– А вы, собственно говоря, кто? И как вы сюда попали? – насторожился арестант, прищурив голубые глаза, тщетно пытаясь разглядеть лицо, которому мог принадлежать этот ироничный, насмешливый тембр. Неизвестный, расплывшись в змеиной улыбке, чуть опустив голову в знак удовлетворения: он ожидал услышать именно такую реакцию.

– Это было несложно, план проходов «Крестов» довольно прост, сие вам не Орловский централ, – аноним невольно содрогнулся, делая небольшой шаг, выходя ближе к свету, так, чтобы заключённый мог видеть его. – Моё имя Феликс Дзержинский, а вы, как я понял, Лев Троцкий?

– Естественно, я Лев Троцкий! – арестант скрестил руки на груди и гордо закинул голову назад, по своей старой привычке, и с такой же тонкой, холодной язвительностью добавил – А вы связной товарища Ленина, полагаю?

– Да, – мрачно ответил Дзержинский, проигнорировав враждебный и подозрительный выпад со стороны Троцкого, тем не менее едва заметно усмехнувшись, он, крадясь, приближался ко Льву, медленно обходя его вокруг. – Из-за того, что товарищ Ленин не может сам присутствовать на переговорах, сами знаете почему, да и вы тоже… не совсем свободны, я буду выступать от лица Владимира Ильича. А о пафосе и установке каких-либо приоритетов между нами можете забыть, вы не в том положении сейчас! И не волнуйтесь, лично мои интересы в переговорах всячески будут пренебрегаться.

– А где он находится? – с той же высокомерностью, но также и с любопытством поинтересовался Троцкий.

– Это не имеет значения, – твёрдо отрезал Дзержинский, а нефритово-зёленые глаза его яростно сверкнули, что невольно привело Троцкого в растерянность.
– К тому же полицаи Керенского могут допросить вас на следствии. Не подумайте ничего плохого, товарищ Ленин доверяет вам, но не стоит лишний раз подвергать его риску. Это вопрос его безопасности, к тому же в тюрьмах недавно ввели смертную казнь.

Троцкий чуть прикрыл глаза по театральному с прозрачной снисходительностью и одновременно со строгой безысходностью ответил:

– Как знаете, но те вопросы, которые следует обсудить, касаются лично меня и товарища Ленина, без третьих лиц, Феликс…

– Эдмундович, хотя это тоже не имеет значения. Я сказал, что можете не волноваться, я верен товарищу Ленину. Если была бы такая возможность, он сам поговорил бы с вами, товарищ большевик, а раз такой возможности нет, увы, вы будете говорить со мной!

– Если вам не импонирует моя компания, то о каких вопросах мы можем здесь говорить? – резко ответил «в душу оскорблённый» Троцкий и кичливо отвернулся в сторону.

– У меня возникает такое ощущение, будто мы тут с вами в спектакле играем, – потерял терпение Дзержинский. – Я настроен на серьёзный разговор, не знаю, как вы! Это на вас подобным образом сказывается отсутствие аудитории, готовой внимать вашим эмоциональным монологам? Увы, я совершенно бесстрастен к такому роду самодеятельности!

– Вы серьёзно? – опешил Троцкий, вновь повернув голову к Дзержинскому. – Я полагал, что подобное хладнокровие можно лишь сыграть, а оказывается, вы действительно негативно расположены ко мне.

– Не судите, да не судимы будете. Я к вам абсолютно равнодушен, можете поверить на слово.

– Неужели? Это, право, удивительно, – ядовито бросил Троцкий. – Я-то, признаться, предполагал, что и вы ко мне предвзято относитесь. Я вижу недоверие в ваших глазах, ещё с начала июля меня преследуют подобные взгляды. Умоляйте, чтобы вас не подвергли подобному гонению... Ах, свобода. Наверняка за этой стеной чудесная погода, не то, что в камере. Сыро, холодно, а вроде бы один из крупных изоляторов.

– Кому вы об этом рассказываете, – тихо произнёс Феликс, но спустя несколько секунд возразил. – Покончим с демагогией. Итак, какие у вас имеются предположения насчёт ближайшего будущего, скажем месяц или два?

– Абсолютно никаких, – заявил Лев, отрицательно качнув головой.

– Но вы соврали, у вас идеи есть. О чём вы думаете? – Дзержинский скептично приподнял бровь.

– Я думаю о скорейшей перманентной революции.

– Перманентной? Я не ослышался? Вряд ли ваши доводы подтвердятся, если вы не забыли, большая часть наших однопартийцев находятся в здешних местах заключения. О какой революции, тем более непрерывной, может идти речь в ближайшие месяцы?

– Поэтому я вам ответил, что предположений на будущее у меня нет. Не факт, что меня здесь не убьют, – печально парировал Троцкий, тщетно желая вызвать у собеседника чувство сопереживания, скорее от безысходности, нежели от лицемерия.

– Вы этого действительно не отрицаете или снова иронизируете? – преспокойно спросил Дзержинский.

– Но даже если вдруг со мной что-либо случиться, то найдутся другие – те, кто смогут организовать переворот. Если вы слышали – наши арестованные товарищи на днях объявили голодовку в знак протеста. Я этого не одобряю, но уверен, что таким будет всегда сопутствовать постоянная идея именно перманентной революции. Да и если говорить откровенно, эта революция уже идёт с февраля, а сейчас наступило временное затишье, перед уничтожающей грозой.