— Нет, — гражданочка, — говорит Борис Борисыч. — Наша Мотя туфли не грызет. Носите их на здоровье.

— Ну, — говорит лифтерша, а сама с нами к лифту идет. — Тогда разрешите я вас на лифте покатаю.

Заходит вместе с нами в лифт и как Борис Борисыч не просит нас выпустить, только головой качает и на кнопки жмет. На первом этаже люди понять ничего не могут, волнуются, а мы то вверх, то вниз гоняем.

И вот, представь, после долгой такой езды выходит она вместе с нами и до самых дверей ведет.

— Простите, — говорит, — я бы еще хотела повидать саму Ольгу Алексеевну. Посоветоваться с ней нужно. Помните, она к тете моей приходила, лекарство ей выписала, так тетя из деревни мне пишет, что давление у ней как рукой сошло, но вот на ногах, говорит, какой-то грибок появился, чешется. Нет, она не думает, что это от лекарства, которое пила, но, может Ольга Алексеевна ей какой совет даст, а тетя, как приедет, сумеет с вами расплатиться, она к весне козла будет резать.

— Нет, — говорит ей Борис Борисыч. — Ольга Алексеевна советовать больше не будет. И прошу вас, уважаемая, к нам не заходить.

И решительно так распахнул дверь и затворил перед теткой. А когда позже Ольга Алексеевна пришла, то даже отчего-то не стал ей об этом рассказывать.

— Отдал? — спросила она.

— Да, — подтвердил он, — отдал. И все.

Пиши,

твоя Мотя.

Дорогой мой Санечка!

Ночь почти не спала, учила твое письмо. Спасибо! А уж я как тебя люблю, сказать трудно. Устала ждучи. (Не знаю, правильно ли выражевываюсь таким словом).

Под утро произошло во мне прекрасное волнение и я поняла, что сейчас напишу стихи.

Вот они:

Пожалуй, это самое лучшее из того, что я когда-либо писала. А как ты считаешь?

Твоя

Мотя

Мальчик!

Ну и здорово же ты залежался!

А на улице оттепель началась, вот-вот весной пахнет, а тебя все нет и нет.

Поздравляю с благополучной операцией. Ольга Алексеевна только и рассказывает всем по телефону, как тебе, умнице, гланды вырезали, и как ты шел в операционную без всякого поводка: спокойно, говорит, шел, не сопротивлялся.

Да, дорогой мой, так и должны вести себя настоящие мужчины. А ты, Санечка, настоящий.

Иногда думаю, неужели я тебя раньше недооценивала? Неужели не замечала, какой мой Санечка великий человек?

А почему?

Да видно сама я не была такой умной, как сейчас.

Дома у нас чрезвычайно важные события.

Ольгу Алексеевну повысили в должности: она заведующая отделением, целой группой врачей командует.

Теперь к ней за советом приходят не только больные, но и медики. Борис Борисыч по этому поводу помалкивает, но иногда слегка ворчит.

— Что, Мотька, мы с тобой выиграли от этого повышения? Раньше хоть один участок был, а теперь — пять. И она за все пять, как за свой болеет. Нет, Мотька, самое худое иметь жену — доктора.

Сам же Борис Борисыч тоже переменился, стал серьезнее, больше дома сидит.

— Вы, — сказали ему на телевидении, — может и очень талантливы, даже, может, очень-очень талантливы, но жизни вы, Борис Борисыч не знаете. Вы от народа оторвались, сидите дома и пишете, а вам нужно к людям идти, с народом жить.

И знаешь, Саня, отец твой, Борис Борисыч, на этот раз не обиделся, а все выслушал с серьезным лицом и пришел к нам с Ольгой Алексеевной советоваться, как быть дальше?

— Боря! — сказала Ольга Алексеевна, — а, может, и правда это? Может, ты действительно оторвался? Может тебе действительно нужно с людьми пожить? Вспомни, Боря, — сказала она, — как замечательно ты начинал, какие надежды на тебя возлагали, как о твоих первых пьесах и рассказах много говорили! Какой у тебя чистый голос был на заре нашей юности, когда я тебя полюбила. Ну, просто соловей пел… А теперь? Куда все ушло? Нет, Боря, я не хочу ничего советовать. Подумай и сделай выводы сам.