Повесть о семье Дырочкиных (Мотя из семьи Дырочкиных)
вернуться

Ласкин Семен Борисович
Шрифт:

Я им не мешаю. И только, когда они начинают одеваться, я приветствую их лаем, потому что — весна!

Да, я не сомневаюсь в нем, моем Сане.

Я уверена, что он не только догонит класс, но может и перегнать всех. Позади были испытания и потяжелее.

И вот теперь мы бежим по нашей Охте, и люди останавливаются, чтобы дать нам дорогу.

Я люблю людей!

Люблю и детей и взрослых!

Мне хорошо с ними, но и им хорошо со мной.

Я их друг, а они мои друзья.

И поэтому, когда из нашего дома выходит на прогулку детский сад — я приветствую их лаем.

Я хорошо знаю их песню.

Они поют:

Пусть всегда будет солнце! Пусть всегда будет мама! Пусть всегда буду я!

Мне очень нравятся эти стихи.

Но однажды на прогулке я сама слышала, как мой Саня, мой любимый героический Санечка Дырочкин, подхватил эту песню.

Он хорошо пел.

Ах, как он тогда хорошо пел эту песню! И даже сочинял к ней сразу новые слова.

Он перечислил все нашу семью.

И Ольгу Алексеевну!

И Бориса Борисыча, а в конце он слегка улыбнулся, скосил глаза в мою сторону, и очень громко, так что весь детский сад остановился во дворе и повернул к нам головы, спел:

— Пусть всегда будет Мотя!!

— Да, — мысленно согласилась я. — Пусть всегда будем МЫ.

1975

Саня Дырочкин (при участии школьника Саши Ласкина). Стихи

* * *
Я — муравьиная королева И глава своего муравейника… Я видела, знайте это, видела, как вы давили моих приближенных! Я — муравьиная королева, глава банкиров, купцов муравьиных… Знайте, я видела, как вы сажали в банку моих подчиненных! И они подпрыгивали, делали в воздухе сальто, И умирали… Я крошка по сравнению с вами — муравьи другой породы. Вы, кажется, себя назвали «человеки» или что-то в этом роде. Мне трудно говорить… Я умираю. …Должны когда-нибудь животные восстать!
Очередь за счастьем
Люди в заснеженных куртках В очереди за счастьем стояли. Стояли долго, но смирно, стояли днями, часами. Стояли, чтоб получить пакетик, в котором стекло и пряник. Посмотришь в стекло — увидишь радость.
* * *
Листья, как индейцы, живут в лесу. На головах носят перья — острые зарубинки. У них есть копья — наточенные иголки. Листья, как индейцы, живут в лесу.
Дни
Шел день… второй… четвертый… пятый… Понедельник, как маленький ребенок прыгал на одной ноге. Суббота — седой старик играл на шарманке, чтоб ночью, в воскресенье, умереть, а утром вновь воскреснуть… А дни — это семь искр, которые поодиночке, через двадцать четыре часа, гаснут.
Ночь в Ленинграде
Луна на ниточке подвешена, но ниточка луну не выдержала и оборвалась, и луна свалилась на асфальт, асфальт вечернего Ленинграда. И звезды достали губами до кончика луны, и стали дуть. Теперь луна — пастуший рог.
* * *
Малая, малая панда, с маленькими раскосыми глазами и ушами белыми, как снег. Я тебя увидел вместе, вместе с шотландским пони, на страницах журнала. Не сердись на меня, Панда. Не такой уж плохой я, как кажется Варану с острова Комода, как кажется Морскому Слону. Скажи хоть слово, Панда! А если скажешь что-нибудь, то говори со мною «на ты».
Стихотворение
Гранит у набережной Невы. Никто бы не подумал, что в граните (не помню я с какого года) лежит стихотворение. Оно кричит и молит, и просит выпустить оттуда, оттуда, из серого гранита.
Дождь в Ленинграде
Дождь идет. Завернуты в черные плащи, в шляпах с широкими полями, с зонтиками, как со щитами, как бандиты проходят люди. И памятник Пушкину во мгле, словно провалился под землю. И горят фонари, не давая света. Хоть бы кончился дождь! И прошли эти грустные люди!
Львы
Перед дворцом Елагина львы высунули языки. Вы скажете: львы сделаны из бронзы, А я вам отвечу — нет. Посмотрите, под слоем бронзы сидит настоящий лев. Язык у него высунут, в глазах ненависть страшная, мог бы — сейчас же бросился, но бронза ему мешает. … И в рот ему кидают спички, и он к такой еде уже привык.
* * *
Ко мне в окно заглянула старушка, изогнулась, как цифра четыре. Она нема, как рыба в океане, и она позабыта всеми, и ее зовут так просто: Водосточная Труба.