Подождав, пока та не выплеснет всё, что наболело, собеседник спросил:

— Что же с Феофаном-то будет?

Женщина ответила:

— Для начала надо сделать попытку выкупить его. Не получится — подготовить побег. А иначе — крышка, могут присудить к отсечению головы.

— Да неужто же к отсечению?

— Глазом не моргнут.

С камнем на душе побежал Василий Данилович к самому Алексию — ведь архиепископ в Новгородской «республике» возглавлял ещё и судебную власть. Значит, от него непосредственно зависело окончательное решение. Несколько часов протомился боярин в гостевой палате Кремля-Детинца, прежде чем его пропустили к священнослужителю. Тот сидел в синем клобуке и глядел недобро. С ходу предупредил:

— Коли хочешь выгораживать Феофана, лучше не затевайся. Мы сердиты на него. Он употребил наше к нему расположение в низких целях. Всех поссорил, начал строить козни, а теперь, вероятно, и убил бедного Пафнутия.

— Грек не убивал, — горячо вступился ходатай. — Он и мухи-то обидеть не может, потому как носитель дара Божьего. Ты ведь знаешь, отче. Божьи люди и покладисты, и смиренны.

— Грек смирён? — ухмыльнулся Алексий. — Да другого такого буйного надо поискать. Погляди на его иконы. Линии изломаны, блики нервные... А буза на Торжище? Чуть ли не избил Огурца. Это наводит на великое подозрение об его виновности.

— Смилуйся, владыка. Не лишай богомаза жизни. Ибо нам Христос завещал прощать.

— О, отнюдь. Добродетель не заключается во всеобщем прощении. Зло должно быть наказано — в том и состоит наивысшая добродетель. А иначе зло обнаглеет и погубит добро. — Помолчав, прибавил: — Впрочем, о лишении жизни Феофана речи не идёт. Самое худшее, что положит суд, отрубить ему правую руку...

У вельможи перехватило дыхание:

— Руку? Живописцу?!

— В том-то всё и дело.

— Это для него равносильно смерти.

— Да, пожалуй... Но уж коли ты чужестранец, то имей совесть и не лезь со своими взглядами в наши уложения. А залез — отвечай.

Друг и покровитель художника быстро предложил:

— Ну, а если выслать из города?

— Слишком просто... — покачал клобуком Алексий.

— Пусть заплатит за освобождение отступного. Скажем, десять рублёв.

— Явно недостаточно...

— Двадцать.

— Тридцать пять. И твоё согласие выступить на Вече против нового избрания Симеон Андреича.

— Ну, пожалуй... А кого взамен?

— Алексашку Обакуныча.

— Да ведь Обакунович — вор!

Помрачнев, архипастырь ответил:

— Что ж, тогда помочь Феофану будет невозможно...

Посетитель сидел подавленный, просто уничтоженный. Выдавил с усилием:

— Хорошо, согласен. По твоей воле сделаю.

— Деньги принесёшь завтра. Мы отпустим Грека из узилища под залог. Ну, а прежде суда состоится Вече. Станет Алексашка новым новгородским посадником — при твоей, разумеется, поддержке, — тогда суд решит в пользу Феофана. При условии, что покинет город не позднее зимы.

— Так и порешим.

Иерарх кивнул:

— Ну, ступай, Данилович, с Богом. Рад, что осознал свою выгоду да пошёл по пути кротости и согласия. Впредь же выбирай друзей понадёжнее. За которых не понадобится платить отступного.

— Постараюсь, отче.

Покровитель Грека сдержанно откланялся. Всё так бы и случилось, как велел Алексий, если б не внезапное возвращение Ерофея Новгородца, сразу изменившее расстановку сил.

Он приехал с целым ворохом новостей. Прежде всего — константинопольских.

Генуэзцы силой оружия посадили на престол ослеплённого на один глаз Андроника IV. Своего отца, императора Иоанна V, и своих братьев он отправил в тюрьму. Но враждебные генуэзцам венецианцы подкупили охрану и устроили узникам побег. Те бежали к эмиру Мураду и теперь готовят новое вторжение турок в Византию.

В то же время Андроник удалил с поста Патриарха Филофея Коккина и поставил верного себе человека — митрополита Севастии преподобного Макария.

Получается, что повеление Филофея — сделать Киприана митрополитом Киевским и Всея Руси после смерти Алексия — больше не действительно. И великий князь Московский Дмитрий Иванович распорядился послать в Царьград ходатайство новому Патриарху о благословении друга своего — архимандрита Михаила. И Макарий уже заочно его благословил, отдал распоряжение — чтобы кандидат приехал в Константинополь для благословения очного.

Между тем, рассказывал Ерофей, Киприан не сдался. Он, лишённый сразу двух покровителей — Филофея Коккина и литовского князя Ольгерда (умершего год назад), не терял присутствия духа и отправился из Киева в Москву, чтобы сесть на митрополичий престол. Находясь около Калуги, написал письма Сергию Радонежскому и его племяннику Фёдору (настоятелю Симоновского монастыря в Москве) с просьбой о поддержке. Да вторая грамота оказалась в руках дружинников Дмитрия Ивановича. Князь велел выставить дозоры и, как только новый первосвятитель переедет границу Московии, сразу задержать. Но неистовый болгарин улизнул от своих противников, беспрепятственно въехал в белокаменную и отправился прямиком на митрополичий двор. Впрочем, здесь его всё равно схватили.