— Не Самих, конечно, а мои картины. Я их создал. Красками и кистью. Дело рук моих.

— Не простое дело, а святое дело! Феофан, ты свят! Ибо воссоздал своим гением то, что обычному смертному не доступно. — Неожиданно он упал на колени и поцеловал край кафтана Грека.

Богомаз засмущался, начал поднимать новгородца:

— Что ты, что ты, окстись. Лучше выйдем на свежий воздух. Там твоя голова прочистится.

На дворе церкви было солнечно, кошка притаилась в траве, наблюдая за воробьями, купавшимися в пыли. За оградой по улице протащилась подвода. Лаяла собака.

— Фух! — сказал Василий Данилович и в конце концов осенил себя крестным знамением. — Словно возвратился из рая. — Посмотрел на художника, по-мужски его обнял, трижды расцеловал. — Вот уж сделал так сделал! Уж на что я душевно уравновешен, а и то пробрало меня до самого сердца. Истинный талант!

— Словом, одобряешь мою работу?

— Разговору нет. Я прибавлю тебе пять рублёв — сверх того, что уговорились.

— Что ж, не откажусь! Дом себе куплю на Торговой стороне и перенесу туда мастерскую. Новгород мне понравился, да и Грише тоже. Поживём ещё.

— Ты судьбой нам ниспослан, Феофан Николаич!

Слух об удивительной росписи церкви Спаса-Преображения на Ильине улице моментально разлетелся по всем кварталам. Люди приходили сюда, поражались, охали, били фрескам земные поклоны. Говорили даже, что они исцеляют хвори. Побывала в храме и вся верхушка города во главе с архиепископом. Тот, по-прежнему находясь в натянутых отношениях с Дорифором, заходил в святилище с явным предубеждением. Но мгновенно забыл обо всём на свете, ощутив невероятную силу, исходящую от шедевра Грека. Фрески потрясали. Даже холодок пробегал по коже.

— Свят, свят, свят, — произнёс Алексий, приходя в себя. — Человек не может создать такое. Феофан — или ангел, или дьявол, или то и другое вместе.

А боярыня Наталья Филипповна, мать посадника Симеона Андреевича, так ему ответила, покривившись:

— Истинный талант — дар Божий. Уж прости, владыка, но хулить Грека не дадим. Сын и я — берём его под своё крыло. И не забывай: ты во власти Веча, а не Вече в твоей.

Иерарх посетовал:

— Прекословишь, матушка? Архипастырю силишься дерзить? Худо, худо. Если рассержусь — и проклясть могу. И тебя, и сына, и Грека вашего.

— Ну, так мы в Москву поедем, к митрополиту: Михаилу или Киприану — всё едино. В ножки бросимся, ничего не утаим. Чай, не выгонит, разберётся по совести.

— Не советую. Очень не советую!

— А не доводи до греха и не затевай распри.

В общем, отношения обострились. Явными противниками Феофана стали, кроме архиепископа, Александр Обакунович, Васса Варфоломеевна с братом Иосифом и ещё несколько примкнувших к ним бояр; плюс — Пафнутий Огурец со своими подручными. Но сторонников было больше. И особенно — обычные горожане, почитавшие художника за его работу в Спасе-Преображении чуть ли не как апостола. Незнакомые люди, встретив Дорифора на улице, низко кланялись, заломив шапки, а торговцы порой отпускали товары бесплатно. Слава отца пролилась и на сына: с Гришей тоже при встрече радостно здоровались разные прохожие и нередко совали в руки гостинцы. Даже друг Артем позавидовал:

— Твой родитель в Новгороде — самый знаменитый. Встань из гроба Александр Невский — а и то ему воздали бы почестей много меньше.

Паренёк обиделся:

— Только вот смеяться не надо.

Но боярич его заверил:

— Не шучу, клянусь. Без подвоха сказал.

— Без подвоха — тем более. Это общее любопытство нам уже надоело.

— Неужели приязнь претит?

— Не претит, но обременяет. Папенька уверен, что его превозносят преувеличенно. Что его главные творения ещё впереди. Может быть, в Москве...

Отпрыск Василия Даниловича изумился:

— Хочет уезжать? Неужели?

— Нет, пока не знает. Если допекут — и друзья, и враги — вероятно, отправимся. Заодно и тебя возьмём. Ты ж хотел в Москву — на попа учиться.

— Ну, так это пока не скоро — надо подрасти.

Видимо, Артем разболтал сестре о возможном отъезде Феофана. Потому что девушка поджидала художника, направлявшегося на ужин к её отцу (по его приглашению), и, шагнув навстречу, обратилась взволнованно:

— Люди бают, собираешься Новгород покинуть?

Софиан даже растерялся:

— Кто тебе сказал, Машенька, голубушка?

— Слухи долетели.

— От Григория, что ли? Вот болтун мальчонка! Я ему задам.

— Стало быть, неправда?

— Помнится, при нём ляпнул сгоряча — видимо, на что-то разгневавшись... А малец запомнил. И настрекотал.

— Значит, остаёшься?

Он взглянул на неё внимательно:

— А тебе хотелось бы как?

Новгородка опустила глаза:

— Лучше бы остался.

Дорифор подошёл вплотную. И спросил вполголоса: