Не тупи, орет в голове голосом Мэрла одна его половина, когда он с силой заставляет себя развернуться. Оторви ее от него. Вломи ему по первое число. Раньше бы ты даже не сомневался ни минуты!

Теперь я другой. Теперь я другой!

Ты стал херовым слабаком, Дэрилина. Рик прав, она сделала тебя слабаком. Впрочем, ты всегда был сладким… мой сладкий братец…

Он уходит от стены. И ему почему-то кажется, что он оставляет за собой кровавые следы. Доходит до припаркованного мотоцикла и одним ударом ноги валит его на землю. В глубине души он понимает, что тот ни чем не виноват. Но ничего не может с собой поделать. Знает, что сейчас звук упавшего мотоцикла разнесется в наступающих сумерках далеко. И что если бы кто-то свалил его мотоцикл, он бы точно бросился к нему…

Правда, если бы это была не Бэт в его руках в эту минуту…

– Кто у тебя на патруле у стены у Потомак? – спрашивает Дэрил грубо и зло у Рика, когда заходит домой забрать арбалет. – Херовые у тебя люди. Будь они моими, оторвал бы на хер головы.

– Что случилось? Ты куда? – начинает волноваться Рик, наблюдая его сборы.

– На охоту. Надоели долбанные люди…

– Сейчас? – спрашивает Рик, словно этот момент должен как-то отличаться от остальных.

– А почему бы и нет?

– Ты надолго? Скоро стемнеет.

– Ты моя херова мамочка, что ли?

Обычно в лесу становилось лучше. Когда он доходил до ручки, то всегда уходил в лес, где тихие шепоты природы успокаивали и возвращали равновесие. Где одиночество приносило покой. Где становилось так легко.

В этот раз не получилось. Ни одного ходячего во всем долбанном небольшом лесу, в который превратился некогда городской парк за несколько лет. Ярость было выпустить некуда…

Наверное, потому что его просто рвало на куски два совершенно противоречивых чувства. Он должен… он просто обязан отпустить. Дать ей то, что она хочет. Просто отпустить ее от себя. Прошло столько времени. Она уже не та, которую он знал. И у них должны быть разные пути. Это просто случайность, что они так соприкоснулись когда-то. И положа руку на сердце, он всегда это знал. Что есть он, и есть она. И что никогда не будет «мы». Это еще было возможно там, в домике похоронщика, когда они были вдвоем. Но не здесь. Не тогда, когда их окружают люди. И Хэршелл… Что бы он сказал по поводу того, что Дэрил так хочет?

Его дочь. В своей жизни. Всегда. Потому что без нее была не жизнь.

Охренеть…

Но другая половина шептала совершенно другое под треск веток в костре. Она шептала о том, что Бэт всегда принадлежала только ему. Всегда была его. Даже когда была не с ним. Даже сейчас. Она его. Вся. От белобрысой макушки до ее маленьких пальчиках на ногах.

Она. Вся. Его.

И это, мать его, ненормально то, что она творит. Это просто ненормально! И будь он проклят, если допустит это дальше!

Она могла быть твоей. Это ты, а не этот мудак мог впиваться в эти губы, выпивая ее до самого дна. Понимая, что никогда не сможешь напиться. Терзая ее губы так, чтобы они опухли уже после третьего поцелуя. Прикусывать нежную кожу ее шеи. Проводить языком от основания шеи до родинок между ее грудями, которые замечал в вырезе топика. Касаться всех изгибов ее тела. Открывать все тайны ее тела.

Это тебе она принадлежит…

Целиком. С ее кожей. Ее родинками. Ягодным запахом ее волос. С ее губами и ее глазами-озерами.

Это тебе она принадлежит. Иди и возьми ее. Просто иди и возьми ее.

И он идет. Он возвращается в Александрию. Долго стоит в душе под струями холодной воды, словно надеется, что вода смоет с него наваждение последних часов. Но этого не происходит. Только еще сильнее разгорается что-то в нем. И он идет к дому Ри.

Бэт дома одна. Она в кухне. Стоит к нему спиной и моет долбанные банки. Стеклянные банки, в которых бережливые домохозяйки делают всякие закрутки, а его херов папаша хранил самогон. Она в белой футболке и этих долбанных джинсовых трусах-шортах. Босиком. Ее волосы заплетены в высокий хвост.

Она моет долбанные банки, а он смотрит на нее и чувствует, как жар, полыхающий в его крови, только усиливает накал.

Она вся его. И будь он проклят, если будет иначе.

Наконец Бэт оборачивается испуганно, а потом выдыхает.

– Господи, Дэрил, ты напугал меня! Когда ты зашел? – спрашивает она, а потом вглядывается в него пристально, и на лбу вдруг возникают тут же две знакомые ему морщинки. – Что с тобой? Ты в порядке?

– Как никогда раньше, - отвечает он ей. Злость вдруг скручивает мышцы. Он смотрит на эти банки, выставленные ровным рядом на столешнице.