– Неужели? – спросила Фрэн.

Она никак не могла поверить, что ее собеседник говорит искренне.

Хепри кивнул.

– Да, я сказал истинную правду.

Он ясно и по-доброму улыбался. Фрэн вдруг увидела, что он не один – рядом с Хепри сидела юная женщина, даже моложе ее самой… определенно тоже древняя египтянка. Бывшая. Она улыбалась Фрэн, склонившись черноволосой головой к обнаженному плечу молодого человека.

Фрэн вдруг поняла, что это его жена, хотя никак не могла припомнить ее имени. Египтянка улыбалась ей, весело и немного лукаво – белозубая, коротко стриженная, в нежно-голубом полупрозрачном драпированном платье, под которым проглядывало совершенно женское тело.

Неужели души бывают такими?..

– Ты все не можешь припомнить меня, госпожа Тамит, как я погляжу, - наконец заговорила египтянка, улыбаясь с таким же лукавством. Она крутила свободно висевший на запястье золотой браслет; ногти у нее были ярко-красные, и Фрэн чуть не подпрыгнула от изумления, увидев, что у юной женщины накрашено и лицо, на древнеегипетский манер, густо и декоративно. Что это за ересь?..

– Нет, я тебя не помню, - сказала Фрэн. – Кто ты такая?

– Я Меритамон, - сказала египтянка. – Любимица Амона. Хотя теперь я думаю, что Амона нет – значит, нет и меня?..

Она беззаботно рассмеялась. Потом опрокинулась на изумрудную траву-кушетку, почти потерявшись в золотистом тумане, и оттуда снова донесся ее смех.

Этот “дух” явно ее дразнил, и Фрэн рассердилась.

– Кто ты такая, можешь сказать по-человечески?

По-человечески!..

– Это моя жена, - сказал Хепри, глядя на Фрэн все с тем же выражением сочувствия; он слегка нахмурился, обернувшись к “любимице Амона”. – Ее зовут Меритамон, как она и сказала тебе; это дочь Неб-Амона…

– Вот новости, - сказала ошарашенная Фрэн. – Как же это вышло?..

– Благодаря тебе, - улыбаясь, ответил Хепри. – И за это мы с Меритамон неустанно благодарим тебя. Мы до сих пор вместе, потому что очень любим друг друга и очень счастливы друг другом…

– Те, кто любит друг друга, здесь не расстаются, - подала голос Меритамон.

Она снова села, взяв Хепри под руку, и теперь была серьезна, и тоже смотрела на Фрэн с сочувствием. Короткие растрепанные черные волосы углом падали на ее нежную смуглую щеку – Меритамон была настоящая красавица, даже на современный взгляд.

– Кажется, ты мне знакома, - сказала Фрэн, начиная что-то припоминать; и вдруг воспоминания резко обрели ясность, и Фрэн застонала, как от боли.

– Я помню, как обошлась с твоей матерью, как хотела извести ее, - выдавила она, теперь похожая больше на Тамит, чем на Фрэнсис Бернс – не обликом, но выражением лица, речью, жестами.

– Да, я тоже об этом помню – я не забыла ни минуты, - сказала Меритамон.

Теперь она была сурова. Но сквозь эту суровость светилось то же сочувствие.

– Где она теперь? – спросила Фрэн. – Где твоя мать?

– Она так высоко, что мы можем только мечтать об этих блаженных высотах, - ответил вместо жены Хепри. – Эта госпожа была святой еще при жизни. Теперь она заняла место, которого удостоилась, и идет все выше и выше, ко все большему счастью… она иногда спускается к нам и благословляет нас, но мы к ней подняться не можем.

– Мы пока и не хотим, - вмешалась Меритамон. Она опять лукаво улыбалась; эта юная женщина успела несколько раз измениться за короткое время свидания. – Мы пока совершенно счастливы тем, что имеем.

Она поцеловала мужа в щеку.

Хепри кивнул.

– Это так. Мы не представляем себе большего удовлетворения.

Они с Меритамон прижались друг к другу; в их взглядах светилась одна и та же улыбка. Они оба одинаково сияли изнутри.

– Вот, пожалуйста, возьми, - сказал вдруг Хепри, подавая Фрэн что-то вроде длинного банана; Фрэн понятия не имела, откуда юный египтянин взял этот фрукт – как и откуда он взял свою жену. Фрэн видела такие бананы в Египте, но только этот оказался очень нежным на ощупь, хотя и плотным; очень спелым – восхитительно желтым – и божественно пахнул…

– Хепри, какая прелесть… это мне?

– Это тебе для исцеления духа, - сказал Хепри, улыбаясь. – Съешь, не бойся. Они нам дарованы именно для этого.

Фрэн нахмурилась, собираясь очистить банан от кожуры, но тот каким-то образом оказался уже очищенным, белым и мягким - однако совершенно не пачкал рук. Этот фрукт казался таким же нездешним, как и бархатная трава лужайки.

Фрэн втянула носом аромат и без дальнейших раздумий сунула в рот восхитительный плод. Он буквально таял на языке, а на вкус оказался бесподобным, никакого сравнения с земными фруктами. И только проглотив первый кусок, Фрэн ощутила такой окрыляющий прилив сил, как будто глотнула эликсира жизни.