Телега со священным и страшным грузом въехала последней; и открывшиеся им ворота монастыря затворились.

Василику первой отвели в какую-то келейку, которая сразу полюбилась девушке уже потому, что там было тепло: печь за стеной обогревала сразу две комнаты. Василика робко разложила великолепные платья госпожи на топчане, который нашелся там, а сама легла на пол, притулившись к горячей стене.

Вскоре раздались шаги, и дверь кельи распахнулась. Василика вскочила на ноги, осенив себя крестом: она уже успела немного укрепиться духом, оказавшись в святом месте.

– Господин! Скажи мне: куда ты везешь мою госпожу и меня? – воскликнула она.

В темных глазах валашки горел испуганный огонек, который легко мог бы разгореться в ярость. Абдулмунсиф поглядел на спасенную девицу и улыбнулся, точно немного утешился.

– Твою госпожу похоронят здесь, - мягко сказал турок. – Я пришел за ее одеждами. Ее зароют в землю внутри ограды, как это велит православная церковь.

– А кто же ее обрядит? – спросила Василика.

– Ты? – спросил в ответ Абдулмунсиф. Девица побледнела, снова вообразив себе то, что увидела на постели княгини; но потом кивнула.

– Хорошо. Тогда бери одежду и идем, - приказал турок.

Василика так и не спросила его, что он сделает с ней самой; но почему-то думала, что не бросит и не подвергнет никакому бесчестью. Горько утешенная, она взяла то платье, которое ей показалось красивейшим из всех, к нему – сорочку и чулки; и, склонив голову, последовала за турком.

Монахини согрели для омовения знатной покойницы большой чан воды – а саму ее положили рядом, на стол. Тело уже развернули, и Василика пошатнулась, опять узрев, что осталось от княгини.

Глубоко вздохнув, она разрезала платье на госпоже ножом, который приготовили тут же, на столе, и сдернула его.

Взяв тряпицу, девушка окунула ее в воду и стала с трепетом обмывать нагое тело, которое почти закоченело; Василика думала не о своей работе, а о том, что Штефан сказал настоятельнице. Кем он представил госпожу?

Вскоре тело заблестело чистотой и стало почти таким же красивым, каким было при жизни государыни. Василике было страшно приняться за мертвую голову, и она смывала кровь с лица и шеи, то и дело закрывая глаза и борясь с дурнотой.

Но потом служанка поняла, что не сможет одеть госпожу сама – тело казалось гораздо тяжелее, чем было при жизни. Замирая от робости, она вышла и позвала монахинь. Про себя Василика думала, что сослужила княгине хотя бы одну святую службу.

Княгиню облачили и зашили в саван; а потом сильные девушки-послушницы вынесли ее во двор. Мужчины - конечно, свои - стали копать для нее могилу.

Василика вдруг заметила, что турок внимательно оглядывает место, где роют яму: как будто хочет запомнить его получше. Но зачем? Мертвую навсегда примет земля, а ее душу – Господь…

После этого Абдулмунсиф велел Василике вернуться в келью и лечь спать. Она опять хотела есть, но ничего не сказала об этом: сейчас голодать приходилось даже слугам во дворце, и до того, как попала во дворец, Василика знавала голод.

Она легла, сотворила короткую молитву и заснула, завернувшись в овчину, которую нашла в келейке.

Разбудила Василику старая монахиня, которая принесла ей хлеб и воду. Девица поблагодарила и робко спросила – нет ли у святых сестер какого-нибудь теплого платья. Ей сказали, что она может взять ту овчину, на которой спала: это оказалась длинная безрукавка. Василика горячо благодарила, гадая, откуда ее покровитель взял деньги, чтобы заплатить за гостеприимство. Может, ограбил господарскую казну?

И куда, в самом деле, он повезет ее?

Вдруг Василике стало так страшно, как не было даже при виде разгромленной спальни государыни. Это был турок, какого она не могла понять: что это за турок, который вдруг бежит от своих победительных сородичей и хоронит христианскую княгиню по чужому обычаю? Что он высматривал во время погребения? Безумец, не иначе – если не приспешник дьявола!

Прежде, чем выпить воду, Василика окунула в нее ладони и умылась. Потом напилась, съела свой хлеб и расчесала пальцами кудрявые каштановые волосы.

Она обулась, надела овчину, подпоясалась своим собственным поясом и почувствовала, что готова.

И тут как раз в келью заглянул Штефан. Странный этот турок и сейчас не покрывал головы, хотя даже православные в холод – и по обычаю - носили меховые шапки; его рыжие волосы кольцами ниспадали на заячью куртку.

– Ну, готова? Идем, - велел он.

Василика не тронулась с места.

– Я не могу пойти с тобой, господин, пока ты не скажешь, куда ведешь меня, - заявила девушка. Она была в святой обители, и самая мысль об этом придавала сил. Штефан усмехнулся.