Боярин поперхнулся, услышав такие слова; но потом кивнул и с удовольствием потрепал Иоану по щеке.

– Золото мое!

Для того, чтобы испортить дочери брови, боярин хотел послать за цирюльником, но Иоана отказалась от таких услуг – и сосредоточенно занялась собою сама, перед зеркалом, с серебряными щипчиками. Если уж избавляться от бровей по моде Буды, то так, чтобы долго не отросли.

Корнел, которого ни о чем не предупредили, был неприятно поражен такой переменой в ней, но после нескольких смущенных слов жены понял, в чем дело. Он был смышлен, и его ум только изощрялся со временем.

Раду Кришан тоже оделся тщательно – но траурно: в черный бархат, в котором он, почти совсем седой старик, казался одновременно и величественным, и согбенным горем. Они были красивы и значительны, это семейство, - эти орлы, изгнанные из родного гнезда и нашедшие убежище у воронов.

Корнел и Иоана шли, держась за руки, хотя здесь было не принято так ходить: но боярин не запрещал им. Этот жест был более трогателен и красноречив, чем свадебные венки на молодых головах.

Алебардщики у дверей пропустили их, как только они назвали свои имена, даже не обыскивая; это могло показаться молодой беспечностью короля – или необыкновенной его уверенностью в своих силах.

Или это был дружественный жест – жест, вполне подобающий Справедливому королю и миротворцу.

Возможно, дело было и в том, и в другом, и в третьем. Уверенность намного легче питается воображением, чем действием, которое такого правителя, как Матвей Корвин, может жестоко разочаровать… Королю Венгрии семнадцать лет – столько, сколько было Владу Дракуле, когда тот вступил на престол в первый раз, вынеся годы испытаний турецким пленом, которые сломили бы любого обыкновенного и многих незаурядных смертных… Корвин тоже вынес немало в борьбе за свой трон – и борьба далеко еще не окончена; но эти две натуры и два пути, как и избираемые ими способы, совершенно различны.

Раду шел, не замечая роскоши дворца и внимания толпившихся в залах придворных, - шел, опустив голову, как и подобало горевестнику. За ним в покорном молчании следовали дети. Впрочем, им, скорее всего, и придется молчать: едва ли его величеству понравится пробираться через рытвины в их венгерской речи. Как король не любил преодолевать рытвины, в которых ломали ноги лошади турок и валахов, расставляющих ловушки армиям друг друга и соперничающих в этом до полного взаимного истощения – и со все большим успехом наставляющих друг друга в дьявольских жестокостях.

Гости вошли в тронный зал и сразу увидели короля, восседающего на высоком престоле, - он был один, не считая нескольких прислужников и охраны, стоявшей у входа. Это был молодой и стройный белокурый человек, чьи густые волосы волнами ниспадали на плечи, с белой кожей, приятным и умным лицом. Одет он был богато, но немногим более, чем Раду Кришан: это можно было назвать одеянием и на венгерский, и на валашский манер, синий бархатный кафтан и шелковая мантия с драгоценной застежкой. Но первым гости заметили не это – а то, что на короле не было короны.

“Корона Святого Иштвана* - вот то, что наконец упрочит трон под ним и что нужно ему превыше всего! ”

Раду и другие его спутники-мужчины преклонили колени перед троном, опустив глаза, а Иоана низко присела.

Когда они выпрямились, Матьяш Хуньяди не шелохнулся на своем троне, по-прежнему внимательно рассматривая их с высоты. Иоана заметила, что вблизи его черты не так и приятны глазу: тонкие подозрительные губы и большие светлые холодноватые глаза. Потом король улыбнулся – и, хотя улыбка едва тронула уста, он сразу же стал лучше собой: почти пленительным. В глазах загорелся интерес и участие.

– Добро пожаловать, - проговорил Корвин по-венгерски.
– Рад приветствовать вас в моем дворце, жупан* Кришан, как и видеть, что вы именно мой дом избрали своим прибежищем в непогоду. Над Трансильванией разразилась большая буря, не так ли?

– Вашему величеству это уже известно – так, к несчастью, - скорбно подтвердил боярин, подняв на короля черные глаза, столь непохожие на его собственные. И, однако же, было в этих глазах то, что их роднило. И немало!

Король встал с трона и изящной походкой направился к ним. На губах его была все та же улыбка, в глазах мерцали огни – но теперь и то, и другое означало скорее тревогу, затаенный гнев.

– До меня давно дошли вести о судьбе, постигшей Семиградье, - произнес молодой властитель, глядя словно бы и на всех сразу – и в никуда, думая о своем. – Это поистине печально. Свирепая сила князя Дракулы, которой он укрощает многократно превосходящие силы турок, порою не находит выхода и обращается нам всем во вред!

Матвей Корвин сочувственно посмотрел в глаза кряжистому боярину, рядом с которым выглядел еще утонченнее и благороднее, и сказал:

– Огненный ураган, отпугивающий неверных, порою осушает наши собственные реки и губит посевы.