Тропическая ночь наступила сразу, как только солнце скрылось за грядой гор. Всадники медленно ехали тропинкой, спускавшейся по лавовым террасам между невысокими деревьями, буграми и ямами.

Впереди ехал Дезирэ с фонарем. В спину дул резкий ветер, теребя плащи и обдавая мелкими солоноватыми брызгами моросящего дождя. Низко, цепляясь за острые края кратера, неслись серые лохматые тучи, словно торопясь пройти страшное место. Вдали, за черными холмами, то вспыхивало, то гасло кровавое зарево.

Ехали молча. Мрачная обстановка не располагала к разговору. Тишину нарушало лишь цоканье подков да шелест листьев. Тропинка была едва заметна в темноте, хотя на опасных поворотах ее обозначали выбеленные известью камни. Руссель бросил поводья, предоставляя лошади самой искать дорогу, и задумался. Вдруг пронзительная трель полицейского свистка заставила его вздрогнуть. На трель первого свистка откликнулся второй, третий.

— Откуда здесь полицейские? — воскликнул Руссель.

— Это гавайские сверчки, — ответил Дезирэ, — Разве вы не слышали их раньше?

Руссель рассмеялся.

— Ну форменная облава. Вот это сверчки! Я бы их в целях экономии развел бы по всем большим городам, на страх ворам и на радость полиции.

Обстановка несколько разрядилась, разговор завязался.

— Со мной в Калифонии был случай не лучше, — сказал Дезирэ, — Я любил там один гулять по болотам. А бывало, возьму с собой книгу, сяду где-нибудь в укромном месте и читаю. Однажды я примостился на камне, раскрыл книгу, как вдруг гляжу, из воды выпрыгнуло какое-то отвратительное животное — бурое, скользкое, с выпученными глазами. Выпрыгнуло и на меня смотрит. Я окаменел от ужаса. А оно издало резкий крик и прыгнуло еще ближе. Я сорвался с места и не помня себя прибежал в семинарию. Рассказываю товарищам и спрашиваю, не крокодил ли это и велика ли была опасность. «Да это лягушка, — говорят они, — калифорнийская лягушка-бык». Вот и все! Помню, я страшно сердился, когда все надо мной хохотали: ведь у нас нет лягушек.

Наконец, спуск кончился, а с ним кончился и лес. Теперь тропинка шла между лавовыми холмами, мимо глубоких трещин, откуда краснела раскаленная лава. Жуткая отрешенность от всего земного царила здесь. Ветер не доносил ни звуков, ни запахов из мира, оставшегося за краем кратера. Тишину прорезал лишь резкий свист пара, вырывавшегося из расселин. Здесь было страшнее, чем в самой дикой пустыне, здесь не было жизни — черная равнина, пар и где-то в глубине раскаленная внутренность планеты.

Через полчаса доехали до изгороди, сложенной из кусков лавы, спешились, завели лошадей и пошли к холму, на котором высился каменный сарай. Из этого сарая туристы обыкновенно и наблюдали огненное озеро вулкана Килауэа.

В самой середине большого кратера находился меньший кратер, имеющий в поперечнике два километра. В центре малого кратера, окруженное невысоким барьером застывшей лавы, клокочет огненное озеро. Оно невелико — метров десять в поперечнике. На поверхности его перекатываются багровые валы. Лава подернута темной коркой, темной по сравнению с избороздившими ее трещинами. С высоты кажется, что это ночной город, где трещины — ярко освещенные улицы, а темная кора — кварталы домов.

Но вдруг из-под коры высоко вверх взметнулся огненный столб, вот сбоку от него — другой, вот еще и еще. И пошли гулять по озеру лавовые смерчи. Задышала, рассердилась Пеле, подняла со дна огненные фонтаны, которые рассыпаются вверху пышным фейерверком, и ветер, подхватывая брызги, вытягивает их в бурые и зеленые нити и опускает застывшими на края большого кратера. Это волосы красавицы Пеле, которые она в ярости вырывает у себя. Волны ходят сильнее прежнего, огненные столбы сшибаются один с другим с каким-то диким скрежетом, визгом, стоном. От этой огненной вакханалии нельзя оторвать глаз.

Руссель и Дезирэ долго смотрят на страшное озеро. Но вот пастор отвернулся, вытер лоб и глухо произнес:

— Чертовщина, настоящая чертовщина!

Коренастый норвежец Ли — хозяин гостиницы Волкано-хауз, воздвигнутой на самом краю большого кратера, — встретил путешественников на пороге своего отеля. Это двухэтажное здание с широкой верандой, флигелями и службами располагало удобствами, которые сделали бы честь любому среднему европейскому отелю. Гостиница была здесь как нельзя кстати.

— Как проехались, доктор? — спросил улыбаясь Ли, — Вы всю ночь провели у кратера.

Не спрашивайте, это вы увидите в ресторане, где я буду есть за двоих, и в гостиной, где я буду болтать за четверых.

Когда спустя час подкрепившиеся Руссель и Дезирэ вошли в гостиную, все разноязычное общество Волкано-хауза было уже в сборе. День обещал быть дождливым, и на улицу никого не тянуло. В камине звонко потрескивали большие колоды. С кресла у камина навстречу вошедшим поднялся молодой врач англичанин.

— Как вы провели ночь, доктор? — спросил он, — Вы очень устали?

— Я прекрасно себя чувствую, — ответил Руссель, подсаживаясь к камину, — О впечатлениях нечего рассказывать, слава богу, вулкан недалеко — сами съездите и посмотрите. Если, конечно, янки откажутся от своего плана купить его и оклеить афишами о каком-нибудь мыле. Поговаривают, что они хотят перенести Пеле с ее резиденцией прямо на чикагскую выставку.

Полный человек с крючковатым носом, сидевший недалеко от Русселя и читавший журнал, посмотрел на него поверх очков и недоброжелательно заметил: