— Ну что же, если мы сумеем перевезти Килауэа в Чикаго, это только сделает нам честь. Пусть попробует это сделать кто-нибудь другой.

— Вы этого не сделаете, — добродушно ответил Руссель. — Это невыгодно. Проще чикагскую выставку перенести к Килауэа, и вы, возможно, так и сделаете.

— Простите, вы англичанин? — сурово спросил полный господин.

— Нет, русский.

Суровость полного господина сменилась искренним удивлением.

— Тогда извините меня, но я вас не понимаю. Не понимаю вашей иронии. Уж кто-кто, но русский мог бы оценить и наши промышленные достижения и нашу свободу. Ведь Россия не может похвалиться ни тем, ни другим.

Руссель круто повернулся к собеседнику, глаза его сузились.

— Свобода? Американская свобода? Оценить я ее оценил, но не так, как вы думаете.

— То есть как?

— Очень просто. В Европе, и в частности в России, мы имеем о вашей свободе превратное представление, мы идеализируем вас. Приезжая в Америку, мы надеемся найти в ней равенство, а находим чуть ли не касты, хотим видеть республику, а видим плутократию. Вы не грешите излишней свободой, зато вы достаточно откровенны — право силы у вас чуть ли не узаконено. В Европе люди боятся говорить свободно только в присутствии лиц, одетых в определенную форму, со всеми остальными мы достаточно откровенны. Зато средний американец никогда не будет откровенен со своим соседом. Там, где деньги решают все, где каждый воюет за себя, там трудно найти друзей и единомышленников. Вот какое понятие я имею об американской свободе.

Полный господин усмехнулся.

— Однако не все такого мнения. Вы читали книгу английского юриста Брайса о наших политических учреждениях?

— Читал, как же. Два раза читал.

— Что же вы о ней скажете?

— Нельзя же верить всякому, кто вас хвалит, только потому что хвалит. Брайс писал книгу для Америки и хотел, чтобы она быстро разошлась. Он этого достиг. Кроме того, достаточно вчитаться в книгу, как становится ясно, что Брайс рассматривает ваши учреждения абстрактно. Он видит их такими, какими они должны быть, какими они представлялись Джорджу Вашингтону, а не такими, какие они есть на самом деле.

— Однако здорово вы его отделали, — вполголоса заметил Дезирэ Русселю.

— Так и надо. Пусть хоть раз услышит правду.

Английский генерал со знаком ордена Бани на груди спросил Русселя:

— Скажите, пожалуйста, вы давно живете на Гавайях?

— Шесть лет. Вполне достаточно, чтобы узнать, что американцы сделали для обитателей островов.

Полный американец криво улыбнулся.

— Я, кажется, не очень обижу моего уважаемого собеседника, если заподозрю его в сочувствии социалистам?

— Нисколько не обидите. Тем более что я сам социалист.

Американец развел руками.

— Ну, тогда все понятно.

— Не знаю, в какой зависимости находятся мои убеждения от того, что вы творили и творите с канаками?

Стараясь говорить шутливо, американец сказал:

— Тысяча самых ярых туземцев не стоит одного белого, ставшего на их сторону. Без него они могут быть только шайкой, с ним они могут стать армией.

— И обязательно станут со временем, попомните мои слова.

Грязный, пропитанный вонью от машинного масла и скверной кухни пароходик приближался к Гавайи. Только в этот последний час плавания Русселю удалось остаться одному. Он сидел в тесной каюте, облокотись на жиденький столик, и писал письмо другу, которое нужно было бы отправить неделю назад.

Руссель оторвался от письма и задумался.

Все началось год с небольшим назад. И прежде мысль о том, должен ли он помочь канакам в борьбе за свои права, не раз вставала перед Русселем. Речь могла идти только о том, как помочь, и ясно было, что борьба должна быть организованной. Его, правда, еще недостаточно знали, но он был не совсем чужой в этой стране, те же, кто его знал, доверяли ему. Руссель умел и любил рисковать, а риск в данном случае был оправданный.

В Хило он собрал митинг канаков. Речь его была краткой. Указывая на каменные заборы, ограждавшие коттеджи состоятельных американцев, он сказал:

— Кто строил эти заборы? Канаки. Вас нанимали за 12 центов в день. Но эти 12 центов выплачивали не деньгами, а ситцем. Вам он обходился в 50 центов за ярд, американцы покупали его за 7. Ситец нужен был вам, чтобы прикрыть вашу наготу, которая смущала целомудренных миссионеров. Вас она не смущала сотки лет. Самые заботливые янки платили вам за работу трактами — бумажками, на которых были напечатаны их псалмы и гимны. Так они заботились о спасении ваших душ. Вам дорого обошлись их заботы — вас было 400 тысяч, а осталось 40 тысяч. Ваши короли потакали янки. Если хотите умирать — умирайте, если хотите жить — надо бороться.