Все же кое-какие способности у меня остались, хоть и сложно было ориентироваться, когда голова все время кружится и почти невозможно стоять на ногах из-за травмы. Еще две недели мы пытались прийти в себя, страшась в таком состоянии отходить от капсулы, где хотя бы есть вода и кое-какие лекарства. Только когда я почувствовал, что могу двигаться дальше, мы с бесстрашным двинулись в сторону Чикаго. Как показали датчики капсулы, которые опять же чудесным образом остались целыми, город был далеко, но сидеть здесь и ждать когда нас найдут было выше наших сил.

Мы не успели далеко отойти, когда нас схватили оставшиеся на материке стервятники, безумные, неорганизованные, ищущие наживы даже там, где её в принципе не могло быть. Они знали кто я, и шантажируя тем, что убьют Бермана, заставляли делать для себя передатчики и другие вспомогательные гаджеты… Пришлось работать на них, не имея возможности вырваться из плена. Они стали еще наглее, держали нас на привязи, издеваясь, потому что теперь над ними не было никого, кто мог бы им что-то запретить. Как дети, оставшиеся дома одни. Я понимал, что недолго продлиться их вакханалия, рано или поздно бесстрашные или другие люди из соседних городов, которые после уничтожения Оракула оказались в видимом спектре, пресекут это и у меня появится возможность сообщить Люси, что я жив. Моя уверенность в том, что она ждет меня поначалу была железобетонной, но потом, думая о ней, с каждым днем я все больше сомневался, ведь я… по сути, предал её и всех близких ей людей, которые доверились мне. Из-за меня погибли ее и мои друзья.

Берман видел, что я пребываю в подавленном состоянии, мы много говорили с ним. Он вспоминал, как в его юности ходили легенды о сыворотке стимуляции, которая делала из людей живых марионеток для лидеров других фракций, и что именно из-за этого развязалась война между ними. Как бесстрашные убивали сначала отреченцев, а потом и друг друга, в том числе своих близких и друзей, и все это они делали бессознательно. Да, я знаю, что на меня воздействовал Оракул со своей программой выживания видов, но мне от этого не становилось легче. Я предал Люси, а вот это длительное заточение давало мне возможность обдумать все хорошенько.

— Нет смысла отказываться от того, кого любишь только из-за совершенной ошибки, да еще под воздействием, — говорил мне Берман. — То, что ты ее любишь, видно невооруженным глазом, а она любит тебя. Не выдумывай, парень!

— Я предал ее. Подвел ее отца. Меня никогда не примут в Бесстрашии, ведь я стал причиной смерти их близких…

— Оракул стал причиной их гибели, — убеждал меня Энди. — И все это понимают. То, что тебя использовали втемную, неудивительно, потому что не всегда можно добиться своего силой. Кто больше знает, тот и управляет. Ты мне сам рассказывал, что все те, кто отправлялся в города, не возвращались, а ты вернулся. Значит, их план сработал. На то и был расчет.

— Я должен был догадаться, что это уловка. Я, читающий мысли людей, не смог понять, что это ловушка для всех…

— Но ведь у нас получилось! Да, пусть не так, как мы рассчитывали, но Оракула больше нет. И нет безупречных, в том плане, что люди со станции стали обычными землянами, как ты говоришь. Ведь так?

— Прости, Энди, я теперь знаю не больше твоего. Мои способности улетучиваются в геометрической прогрессии, я уже не вижу мыслеформы людей, только сильные чувства некоторых, очень эмоциональных. И я не слышу Люси, совсем почти не слышу. Иногда только она снится мне… Но я… боюсь посмотреть ей в глаза.

— По-моему, ты зря загоняешься, парень. У нас все получилось, а потери на войне… неизбежны…

Все мои сомнения ушли, когда я увидел ее маленькую фигурку, торопливо бегущую ко мне от машины. Ее лицо светилось радостью, а голубые умопомрачительные глаза, в которых я тону каждый раз, как только оказываюсь поблизости, любовью. Эмоции, прочувствованные в тот момент, настолько зашкаливали за все те чувства, что я испытывал на протяжении своей жизни, что я забыл о том, что не должен быть с ней, что должен отказаться и позволить ей выбирать. Мы уже сделали свой выбор, а она сделала свой, когда бросилась мне на шею, излучая такое счастье, что все ушло на второй план. Только я и она, только мы — вместе здесь и сейчас. И больше нет никаких сомнений — мы единое целое...

Прошло время, жизнь стала налаживаться. Недовольных, безупречных больше нет, люди, немного растерянные, постепенно стали учиться заново радоваться мирному небу, без керноклатеров, вечной стрельбы и противостояний. Вся мощь нашей станции сказалась на дне единого мирового океана, иногда даже страшно представить, что обнаружат там, на дне, наши потомки, которые будут его исследовать... Чикаго вновь отстраивается заново после разрушений, а мы... Живем там, как и прежде...

Теперь Чикаго не единственный город. Создана особая группа агентов-парламентеров, которые выступают с дипломатическими миссиями в другие города, а также занимаются поисками их. Вокруг Чикаго мы обнаружили три города: Медисон, Индианаполис и Де-Мойн, с которыми теперь мы пытаемся наладить связи. Городов на самом деле больше, Оракул специально держал их в невидимом спектре друг для друга, чтобы люди не могли объединиться и выступить против безупречных единым фронтом. Из большинства городов не было выхода, они сидели за стеной, не имея возможности выйти за пределы и не быть уничтоженными скримменами. А те, кто все-таки выходил, или не выживали, или отчего-то быстро теряли память. Жить за стеной удалось только бесстрашным и жителям города Чикаго...

Осталось еще много вопросов, ответ на которые нам только предстоит еще найти. Что за города, зачем они нужны были безупречным. Общаясь с Оракулом, я многое понял, но, так как наше общение было недолгим, он тоже не все успел мне открыть. Теперь я наравне со всеми открываю новые грани жизни. Каждый город, что мы нашли, характерен своими достижениями — Индианаполис, оказывается, является крупным промышленным центром, а Де-Мойн, будучи центром так называемого кормового и животноводческого пояса (кукуруза, соя, свиноводство, мясное животноводство), обладает мощной пищевой и консервной промышленностью. Эти города были менее разрушены, их безупречные хранили для собственной жизни, тогда как Чикаго был для них всего лишь полем для экспериментов...