— Килла. — Хедике подошел ближе, бережно поднял личико Дарнейлы за подбородок и слезинки пальцем стер. — Красивое имя. Обиделась? Пойдем, я тебя до дому провожу.

— Меня дома никто не ждет… одна живу, сирота. И мне уже шестнадцать зим с четвертью! — слова словно сами прыгнули ей, глупенькой, на губы…

— Любишь танцевать, красавица? — Весело улыбнулся заморский торговый гость. — Пойдешь со мной?

— Пойду! — смело ответила Дарнейла… А почему сама другое имя назвала да у нового знакомца его не расспросила — и не задумалась. А надо было бы! У нас в обычае полные имена ходили — многое о человеке понятно становилось: кто таков есть, да откуда, как род прозывается. Да не всё так просто: вот второе-то имя — тайное — говорить никому не надобно, а уж дочери Модены его раскрывать мирянам совсем не должны!

Хотя в этот вечер ничего худого с молодой ведуньей не случилось...

Проплясали молодые люди до второго рассвета (это в наших краях часа в два ночи начинается), угостившись пряниками с наливкой; и провожать нашу красотку чужестранец наладился. Шли, за руки держались. Хедике такой ласковый и веселый оказался… Всё байки сказывал, развлекал да смешил. А идти-то не близко.

— Вот и башня моя. — Вдруг погрустнела месмочка.

— Как же ты одна с хозяйством управляешься? И глушь кругом, страшно небось? — В губы ей хмельно и сладко выдохнул молодец, когда они к подножью твердыни месмы добрались.

— Не страшно! — Дарнейла раскраснелась, как у жаровни сидела, и мороз ей нипочем, и голова кругом от радости новой, непонятной шла. Уж думала, что вот-вот — и поцелует её… друг любезный! Да не стал тот целовать девушку!

— Тогда прощай до завтра, Килла. — Мерейю, вроде, и не глядел на мрачный и мощный турней. Будто ничего такого особого в том месте и не было, будто все крестьянки в укрепленных рестах рыцарских орденов (1) живут. — Придешь?

— Да… да, приду, Хедике! Но погоди… чуточку, — пролепетала бедняжка, уж больно ей расставаться не хотелось, а хотелось парня, что так… приятен был, подольше не отпускать, задержать. — То есть мне только вещицу одну подобрать надо. А одной несподручно.

И Мерейю, было уже повернувшийся, чтобы начать спускаться с горки, вдруг поменял решение — сам подошел близко-близко, за плечи Киллу обнял, в глаза посмотрел жарким взглядом:

— Помогу, милая. А ты мне поклянись, что придешь!

— Прибегу, Хедике! — выдохнула та.

— Тогда дай мне на память пуговку с твоей душегреи, чтоб я твои глаза всю ночь во сне видел…

— Да на! — Свободно так стало Дарнейле, и рассмеялась она от потаенного счастья! Рванула с груди зеленую безделку, чуть не прорезав палец ниткою.— Смешной ты экий!

А красавец молодец на мгновение вдруг припал к ее руке губами.

— Ой! — только и успела сказать.

— Так что надобно? — Хедике уже отступил и смотрел вдоль тропинки. — Как искать, ты скажи, на что пропажа твоя походит?

— На яйцо утиное. — Звонко рассмеялась влюбленная дурочка. — Светленькое такое да сплюснутое слегка. — И наследная хранительница Ронхи, Великая Гейсарнейская чародейка встала на колени и начала бойко разгребать голыми руками снег. — Поблескивает еще так разноцветно. Помогай! Ты сразу узнаешь.

Он опустился на корточки. Натянул рукавицы.

— Да, это-то точно узнаю! — через некоторое время тихо, почти неслышно произнес Мерейю, остолбенев при виде сияющей в лунном свете округлой верхушки окары.

(1) ресты — странноприимные покои, кои месмы выделяли своим защитникам — рыцарям, находящимся с ними в вассальном союзе по родству крови.

АРТ http://www.pichome.ru/4LX

========== Любовь ==========

Дарнейла проснулась счастливой и такой веселой, что просто начала мурлыкать, натягивая чулки… Во сне она гуляла с красивым Хедике по летнему лугу, и под утро в покрытом туманом озерке они вместе ловили рыбу — почему-то не местную жирную мсарму, а костистую белую аганту, что водилась в горных речках. Но настроения это влюбленной девушке не испортило — хотелось носиться вверх-вниз по лестницам и петь! Мотив сочинился сам, а слова прямо прыгали на язык — глупые, детские, из того давнего прошлого, когда еще жива была мама и от страшного пьяного отца не приходилось прятаться в старом овине. Кстати, именно там, в сырых снопах ржи, и нашла после пожара, по «наводке» гуменника (1), полузадохнувшуюся девочку Гейсарнейская колдунья.

А Дарнейла даже не нахмурилась на мелькнувшее некстати грустно-щемящее воспоминание, и побежала на кухню, негромко напевая:

Я сегодня чисто в доме уберу!

Все окошки и даже плошки перетру,

Пусть сияет чайник медным носом и бочком -

Мне любая работенка нипочем!

*

Заплету себе потуже я кос`у,

Напеку чудесных пышек — в лес снесу,

Зайцам беленьким и белочкам раздам,

Снегирям и толстопопым барсукам!

Даже буке — царапучему коту…

— Ой! — она осеклась. — А куда же это он делся? Ведь замерзнет, пропадет в чащобе без кормежки, или волки его съедят! Что ж я наделала, глупая, бабушкиного любимца прогнала! Злая, нехорошая… Месма называется! Ну что из меня за Защитница выйдет! — продолжала корить себя Дарнейла Килла, спешно обувая старые войлочные башмаки Орнеллы. — Вот разыщу его, замерз, поди, бедненький, и прощения попрошу!

Одевшись наспех, схватила стоящий у порога веник и, вспомнив наказ строгой наставницы, решила лететь низко — все же день белый, не ровен час кто из деревенских заметит!