Однако действительность резко и грубо — по крайней мере на первых порах — опрокинула все его планы.

Минут через двадцать тягостного и бессмысленного стояния в помещение вошел мужчина лет сорока, в форме преподавателя Инженерного училища с эполетами инженера-полковника. У него было мрачное, неестественно багровое, опухшее лицо и заспанные, мутные глаза. На лице его не было ни тени улыбки, когда он, остановившись перед незнакомыми мальчиками, обвел их сердитым, неприязненным взглядом и, не представившись, глухо скомандовал:

— Направо, марш!

Растерянные и огорошенные столь неласковым приемом, мальчики неловко потоптались на месте, затем, чувствуя на себе грозный взгляд офицера, наступая друг другу на пятки и сбиваясь от непривычки с шага, молча двинулись вперед. Команда инженер-полковника привела их в огромную, с высоким сводчатым потолком комнату — рекреационный зал, где прогуливались другие мальчики в таких же, как у них, коротких куртках с высокими воротниками. Раздалась команда «вольно».

Вот когда Феде особенно не хватало брата!

Миша при любых обстоятельствах чувствовал себя свободно, он никогда не знал той мучительной застенчивости и скованности, которую в присутствии незнакомых людей всегда испытывал Федя.

Мальчики, которые вошли в зал вместе с ним, незаметно рассеялись, — быть может, просто отошли к стенам, — и он один остался посредине зла. И сразу же его охватило болезненное острое ощущение своей обособленности, непохожести на других учеников. На него никто не обращал внимания, и это казалось глубоко унизительным.

Так он стоял посредине зала, не зная, на что решиться, и презирая себя за робость и необщительность. Спасение явилось в виде худенького мальчика с задорным личиком. В первую минуту Федя его и не узнал, но зато, узнав, потянулся к нему всей душой.

Они познакомились месяц назад.

Однажды в воскресенье, когда все воспитанники Коронада Филипповича разошлись, а сам он вместе с женой уехал к родственникам, раздался дребезжащий звон дверного колокольчика. Мальчики ожидали Шидловского, но лакей ввел в комнату долговязого, с маленькой, птичьей головкой подростка. На вид ему было лет двенадцать, хотя на самом деле, как потом выяснилось, куда больше. Быстро осмотревшись, он протянул Феде руку и представился:

— Дмитрий Васильевич Григорович.

Федя пожал руку и назвал себя.

— Бывший воспитанник Коронада Филипповича, — довольно бойко проговорил Григорович. — Вздумал его навестить, но вот, пожалуйста — не застал!

И такое искреннее мальчишеское огорчение прозвучало в этих словах, что Федя невольно улыбнулся. Улыбнулся и гость, и тотчас мальчики почувствовали расположение друг к другу.

— Садитесь, чего ж мы стоим? — сказал Федя. — Вы давно учитесь?

Григорович рассказал, что в училище он почти год. Вначале старшие мальчики обижали его и вообще было трудно, но теперь он привык и уже никого не боится. Осенью он перешел во второй класс.

— Теперь я и сам могу командовать «рябцами», — сказал он простодушно.

«Рябцами» называли новичков; в училище было принято помыкать ими.

Рассказав о себе, гость кивнул на брошенную Федей книгу:

— Можно посмотреть, что это вы читаете?

— Пожалуйста, — отвечал Федя и подал ему книгу. Это был французский перевод «Гамлета».

— О, Шекспир! — сказал Григорович, и щеки его порозовели от воодушевления. — Я так люблю его «Le roi Lear» и «Macbeth»…

— Вот оно что! — с уважением произнес Федя и с удвоенным вниманием стал присматриваться к гостю. Воспитанник Инженерного училища, читающий Шекспира! Федя понимал, что это редкое исключение.

Оказалось, что Григорович не только любит Шекспира, но и сам мечтает писать для театра.

Возвращение Коронада Филипповича прервало беседу мальчиков, однако точка соприкосновения уже наметилась; основа для общения если и не была выявлена до конца, то, во всяком случае, нащупана. Однако Григорович больше не появлялся. И вот теперь он стоял рядом и, улыбаясь, дружелюбно и ясно, тащил Федю за рукав…

Если бы на этом и завершился первый день пребывания Достоевского в училище! Но, увы, все испытания его были впереди.

Григорович потащил его к стене, вдоль которой были расставлены простые дубовые стулья, так не соответствующие великолепной отделке зала. Но только они уселись и задали друг другу первые вопросы, как заметили стоящего несколько поодаль и явно прислушивающегося к их беседе рослого, с прыщавым лицом и пробивающимися усиками воспитанника. Григорович побледнел и умолк, и это послужило сигналом к наступлению.

— Ну-с, здравствуйте, рябец, — начал тот, с нахальной улыбкой подходя ближе. — Надеюсь, вам понравилось в нашем заведении?