Шрифт:
Коля сказал, что хочет собирать камни и научиться водить лодку. Но Лян дружков высмеял.
— Напланировали! Размечтались! Думаете, будет время играть камешки да писать?
— А что? — посмотрел на него Петька. — Не будет? Лодка ведь плывет, а ты себе пиши да пиши.
— Ага, пиши! А кто станет смотреть коряга, камни? Кто будет таскать валежник, варить кашу?
В дороге, объяснил Лян, праздных пассажиров и ротозеев не бывает. Каждая пара глаз и рук на счету, и каждый должен знать свои обязанности…
С удэгейским поселком и его обитателями распрощались примерно в полдень. Поблагодарив Лянову мать за гостеприимство, Петька с Колей забрались в лодки, помахали кепками Нинке, и маленькая флотилия отчалила от берега.
Уже в каком-нибудь километре от пристани, подходя к повороту реки, баты выстроились в нитку. Впереди, показывая дорогу, на тяжело осевшей посудине шел старый неразговорчивый удэге. Пристроившись на носу бата и внимательно глядя в воду, с ним плыл Лян. Вторым, стараясь не попадать на волну и в то же время не отставая, шел скуластый стриженный под машинку парень с Петькой. А в конце, замыкая процессию, на самой быстроходной лодке выписывали по воде зигзаги невысокий крепкий охотник и Коля.
Быть впередсмотрящим на таком маленьком корабле, как бат, оказалось, и правда, непросто. Широкая и с виду спокойная таежная река на самом деле была очень коварной. На каждом километре она раз пять поворачивала то вправо, то влево, разбивалась на множество проток и чуть не ежеминутно меняла и скорость течения, и глубину. Вдобавок к этому часто попадались коряги, камни и перекаты. Затонувшие деревья с торчащими во все стороны корнями и ветвями встречались даже в самых глубоких местах. Гранитные глыбы коварно подстерегали путников у высоких скалистых берегов, а перекаты грозили разбить баты как раз там, где скалы расступались и река катилась по ровному жесткому ложу из гальки.
Все это Петька должен был своевременно заметить и заранее предупредить рулевого об опасности. Подводные камни и затонувшие деревья они осторожно обходили стороной, на мелких местах сбавляли скорость, а достигнув очередного переката, нередко выключали мотор и даже выбирались из лодки, чтобы провести ее за собой.
Если бы так пришлось плыть до самого вечера, не выдержал бы, наверно, никто. Шутка ли целыми часами таращиться в воду? Голова кружится, в глазах рябит — того и гляди вывалишься за борт. Но, к счастью, уже километров через пятьдесят река стала глубже. К тому же Петька приспособился: смекнув, что их бат идет строго за батом старого охотника, он начал смотреть не столько в воду, сколько на Ляна. Достаточно было мальчишке поднять руку и показать вправо или влево, как Петька повторял сигнал, и вторая лодка обходила препятствие так же, как первая.
Когда выбрались на настоящий речной простор и немного передохнули, Петька поднялся с сиденья и осмотрелся. Перед ним до самого горизонта расстилалась река. Она искрилась, играла серебром и как зеркало отражала в себе все: и высокие берега, и крохотные, поросшие тальником островки, и длинные, высовывающиеся из воды сучья. Над головой, в высоком прозрачном небе, медленно плыли белые облака, сияло солнце, а на горизонте, как нарисованные, поднимались синие-пресиние горы. Да! Если бы раньше кто-нибудь сказал Петьке, что горы могут быть такими синими, он, наверно, никогда не поверил бы.
На высоких обрывистых крутоярах стояли стройные ясени, шелестели под ветром узорчатыми листьями дубы и клены. На склонах сопок треугольными пятнами темнели острые вершинки елей, цвели, обвитые виноградом и лимонником, кусты бузины, а вдоль заболоченных тихих проток щетинились тальники.
У крутых поворотов река подмывала песчаный берег, и огромные, еще живые деревья, свисая вниз, цеплялись за землю всего одним-двумя корнями. Стоило, казалось, крикнуть, бросить камень, как они оборвутся и с треском, ломая ветви, рухнут в пучину. Многие и падали: в реке возле обрывов часто попадались коряги с еще зелеными листьями.
— Что, красиво? — заметив, что Петька любуется окрестностями, впервые за всю дорогу улыбнулся его спутник. — Нравятся наши горы?
Петька кивнул.
— Вот и запомни, — сказал парень. — Это Самурские горы. Потом до самой Кедровки пойдут Синие. Так и называется: Синий хребет. Я нашу тайгу да речки с сопками люблю тоже. Везде ездил, все повидал. А вот вернулся, и больше уже не уеду…
Если бы Петька вздумал писать в дневнике обо всем, что увидел во время путешествия на батах, ему не хватило бы и пяти тетрадей. Но он в подробности, конечно, не вдавался, и поэтому изложил все на нескольких страницах.
«2 июля. На ночь остановились у охотников за растениями. Их тут целая семья: отец, мать и двое мальчишек. Все лето они собирают полынь, багульник да ландыши, сушат их, а потом сдают в аптеку.
Утром позавтракали и почти сразу выплыли в большую реку. Я даже растерялся: не река, а речища. Вода от солнца блестит, глаза режет, а другой берег из лодки чуть-чуть виден — только песчаная полоса да голубые горы.
Коряги встречаются теперь только под берегом. Но мы плывем стороной и на них не наскакиваем. Баты против течения проходят за час не больше как пятнадцать километров. Ползем черепахами.
На большой реке через час или два старика с Ляном, а потом и нас остановили пограничники. Все они были в зеленых фуражках и с автоматами. А один вел здоровенную овчарку.
Пока солдаты разговаривали с охотниками, мы с Колей и Ляном рассматривали автоматы. Только подержать их пограничники не дали. Посредине речки, оказывается, проходила граница. Солдаты были в наряде.
Коля хотел подружиться с овчаркой и бросил ей конфету. Только собака так клацнула зубами, так рыкнула, что он отскочил как ошпаренный. Не зря пишут, что шпионы боятся овчарок больше, чем пистолета.
Потом весь день плыли и разговаривали про диких животных.
Охотник, с которым я плыву, — его зовут Толей — показал мне журавля и полосатых поросят, которые возились в болоте. В одном месте на песчаной косе пила воду и все время оглядывалась серенькая косуля с козленком. А перед вечером я заметил на круче горелый пень и сказал, что там был пожар. Толя посмотрел, засмеялся и повернул бат к берегу. Вот, говорит, сейчас посмотришь, какой там пожар. А потом как свистнет! А пень как прыгнет, как рявкнет! И сразу вниз! Земля кругом сыплется, листья летят, а он только кувыркается да визжит. Так и плюхнулся в воду.
Оказалось, что это не пень, а самый настоящий черный медведь. Он собирал на круче ягоды и на речку не смотрел. Когда же Толя свистнул, медведь с перепугу скакнул и сорвался.
3 июля. Опять плыли по большой реке. Видели три парохода и плот из бревен. На плоту жгли костер и варили кашу. А позади было здоровенное весло — руль. Им поворачивали плот, куда надо.
Потом стали попадаться села, большие и маленькие. Толя с охотниками ходил в магазин за табаком. А мы смотрели, как рыбаки тащили невод. Невод был на целых двести метров. И люди волокли его не то что руками, а даже лошадями…
В одним месте над высокой сопкой и над деревьями, когда мы плыли, выросла вдруг желтая церковь. Сначала показалось, будто она висит в воздухе. Но потом речка повернула, и рядом с церковью на горе завиднелись большие дома и сады.
Толя сказал, что это знаменитый курорт. А до революции был монастырь.
Монастырь — это значит поповская артель. Живут в артели только мужчины или только женщины. И не по квартирам, а, как солдаты, в казармах. Столовая у них общая, а одежда у всех одинаковая, будто в армии. Только, конечно, не гимнастерка и не шинель, а черная ряса.
В старину считалось, что монахи и ночью и днем молятся за людей, упрашивают бога простить им грехи. Но на самом деле это было вранье. И монахи, и их монастырские начальники служили в церкви для обмана — чтобы верующие несли им за молитвы деньги. А потом заставляли еще верующих работать у себя на полях и в хозяйстве.
Толя сказал, что у монастыря были тысячи гектаров земли. Потом мельницы, лесопилки, свечной завод. Монахи без конца торговали награбленным, занимались обдираловкой, жульничали.
Советская власть правильно сделала, что разогнала их, а в монастыре устроила санаторий.
4 июля. Сегодня лодки свернули с большой реки в меньшую и поплыли в горы. Опять стало трудно. В одном месте старик с Ляном не доглядели и налетели на корягу. Бат перевернулся, и все полетели в воду. Хорошо еще, что было неглубоко. Все начали нырять и таскать вещи на берег. А дедово ружье искали целых полчаса, потому что его отнесло течением.
Места пошли опять дикие и красивые. Лес на берегах, как и вокруг удэгейского поселка, стал очень густой и высокий. Чуть не на каждом повороте попадались скалы. А кое-где лодки плыли между ними по коридору. Сверху светилось небо, а справа и слева поднимались каменные стены.
Теперь старик плыл очень осторожно и часто останавливался на отдых.
На одной остановке Толя повел нас к водопаду. Ух и красотищи же!
Большой ручей тек по тайге. До речки оставалось уже немного — шагов пятьдесят. Но тут на дороге попался обрыв. Человек или зверь его, конечно, обошел бы, а воде что? Она как текла, так и потекла. Над обрывом получилась зеленая водяная стена. Ниже она разрывается, пенится, и, белая, как молоко падает в яму. А и яме… Ух, что там делается! Все бушует, клокочет и кружится. Шум такой, что не слышно своего голоса. А вокруг еще брызги и радуга. Ну да! Дождя нет, а над водопадом самая настоящая радуга — синяя, зеленая, красная!..
В другой раз, когда остановились на отдых, старый удэге показал нам маленький ключик. Вода в нем кипела, как в котле, но была холоднущая-холоднущая. И с газом. Толя сказал, что это нарзан и что охотники-удэге нашли нарзанных ключей штук сто. Такой же ключ, только большой, бьет из земли и в санатории.
Коля с Ляном высмотрели на реке песчаный обрыв. Он был, как слоеный торт, весь из темных да желтых пластов. И постепенно обваливался. А в песке под обрывом блестели камни. Попадались и такие самоцветы, какие показывал Константин Матвеевич. Мы насобирали их целую сумку. А по обрыву лазить взрослые не разрешили. Как бы, говорят, не получился обвал, не задавило землей».