Онъ взялъ шляпу, поклонился и вышелъ.

Мы съ кассиромъ прождали еще полчаса, толковали о положеніи длъ. Положеніе было безнадежно, я былъ уничтоженъ. Кром того, адвокатъ ядовито оставилъ свою полукрону, которую долженъ былъ бы взять.

Я хотлъ догнать его и отдать деньги, но кассиръ удержалъ меня.

— Тогда уже я возьму эти полкроны, — сказалъ онъ. — вамъ останется доплатить тоже половину.

Но я далъ ему еще крону. Онъ добросовстно оставался на своемъ посту, и я желалъ выказать ему свою признательность. Онъ поблагодарилъ отъ чистаго сердца и на прощанье протянулъ руку.

Какъ избитый, шелъ я домой. Разочарованіе и стыдъ угнетали меня, я безцльно бродилъ по улицамъ — мн было все равно, гд я. Ужасне всего было то, что мн не на что было вернуться въ Христіанію.

Дождь все еще лилъ.

Я подошелъ къ огромному дому; съ улицы увидлъ я освщенную кассу, гд продавали билеты. Это былъ рабочій союзъ, время отъ времени подходилъ кто-нибудь изъ запоздавшихъ, бралъ билетъ у оконца кассы и исчезалъ за большими дверями въ залъ. Я спросилъ кассира, много ли тамъ народу. Почти вс билеты проданы.

Подлый директоръ разбилъ меня наголову.

Тогда я пробрался назадъ въ свой подвалъ. Я ничего не лъ и не пилъ; молча легъ спать.

Ночью постучали ко мн въ дверь и вошелъ какой-то человкъ. Въ рук у него была свчка. Это былъ господинъ директоръ.

— Ну, какъ ваша лекція? — спросилъ онъ.

Въ другое время я выбросилъ бы его за дверь, но сейчасъ былъ слишкомъ пораженъ его безцеремонностью, и отвтилъ, что отмнилъ лекцію.

Онъ посмивается. Я объясняю:

— Въ такую погоду невозможно читать объ изящной литератур. Онъ самъ долженъ бы понятъ!

Онъ всё посмивался.

— Если бы бы только знали, какъ адски упалъ барометръ, — сказалъ я.

— У меня вс билеты распроданы, — возразилъ онъ. Но больше не смялся; даже извинился, что побезпокоилъ меня: онъ пришелъ съ предложеніемъ.

Предложеніе его было довольно страннаго свойства: онъ снова приглашалъ меня давать объясненія передъ публикой.

Я былъ глубоко уязвленъ, и самымъ ршительнымъ образомъ просилъ его оставитъ меня въ поко: мн хочется спать.

Вмсто того, чтобы уйти, онъ слъ по свчой въ рук ко мн на кровать.

— Поговоримъ о дл,- сказалъ онъ. Онъ сообщилъ мн: того драмменца, котораго онъ нанялъ показывать зврей, слишкомъ ужъ знаютъ. Самъ онъ — директоръ — имлъ феноменальный успхъ, но драмменскій ораторъ все испортилъ. «Э, да это Бьёрнъ Петерсенъ» кричали изъ публики: «Откуда это у тебя тамъ барсукъ?» А когда Бьёрнъ Петерсенъ объявилъ по программ, что это вовсе не барсукъ, а гіэна изъ земли бушменовъ, — она растерзала ужъ троихъ миссіонеровъ, — то зрители закричали: что онъ ихъ считаетъ за дураковъ, что ли!

— Не понимаю, — сказалъ директоръ, — я вымазалъ ему всю физіономію сажей, на немъ былъ огромный парикъ, и все-таки его узнали.

Все это нисколько меня не касалось, я повернулся къ стн.

— Подумайте объ этомъ, — сказалъ господинъ директоръ; потомъ онъ вышелъ. — Можетъ-быть, я назначу даже шесть кронъ, если вы будете хорошо работать.

Никогда не унижусь до такого промысла! Есть все-таки еще у меня самолюбіе!

На слдующій день пришелъ ко мн господинъ директоръ и просилъ просмотрть составленную имъ рчь о звряхъ. Если я кое-гд поправлю ее и выправлю языкъ, онъ заплатитъ дв кроны.

Скрпя сердце, я взялся. Этимъ я оказывалъ ему благодяніе; отчасти это услуги и литератур. Кром того, дв кроны были мн очень нужны. Но я просилъ его никому не говоритъ о моемъ сотрудничеств.

Я проработалъ цлый день, написалъ все съ начала до конца, вложилъ много чувства и остроумія, ввелъ много образовъ и самъ остался очень доволенъ своей работой. Это былъ настоящій фокусъ — создать такъ много по поводу какой-то жалкой дюжины животныхъ. Передъ вечеромъ я прочелъ вслухъ господину директору свое произведеніе; онъ заявилъ, что никогда въ жизни не слыхалъ ничего подобнаго, такое впечатлніе произвелъ я на него. Изъ признательности онъ далъ мн три кроны.

Это тронуло меня и подбодрило. Я снова началъ врить въ свое литературное призваніе.

— Если бы только мн теперь найти человка, который сумлъ бы это прочесть! — сказалъ директоръ. — Да такого человка здсь нтъ!

Я призадумался. Въ конц-концовъ досадно, если какому-нибудь тамъ Бьёрну Петерсену придется произносить такую блестящую рчь; онъ ее испортить. Я не могъ вынести мысли объ этомъ.

— При нкоторыхъ условіяхъ я взялся бы, пожалуй, говорить, — сказалъ я.

Директоръ подошелъ ближе.