После полудня он возвращается с уловом в усадьбу, и она приходит к нему в коптильню. Споро закончив приготовления, они разжигают печь. Дверь не заперта, старой хозяйке боязно, однако она идет с ним в торфяной закуток. Там темно и тихо. «О, Отто!»

Но им не повезло. Сегодня на пристани были против обыкновения все домочадцы, даже фру Юлия; консула оторвали от работы и в конторе, и в консульстве, время уже обеденное, он возвращается вместе во всеми домой в усадьбу. Тоже против обыкновения.

Парочка успевает ухватить свое, но не более, им слышно, как дверь в коптильню отворилась и заскрипел пол.

— Вали на меня! — шепчет Александер.

Не переводя дыхания, она начинает его отчитывать. Жена Теодора Лавочника не позабыла языка своей молодости. Быть может, ее лицо и выдает, что она только что побывала в любовных объятиях, однако бранится она куда как бойко; выйдя на свет, она оборачивается и бросает:

— Я такой наглости терпеть не намерена! Чтоб всякая шелуха и шушера и меня поучала!

— Чего вы на меня взъелись! — огрызается Александер. Разъяренный и уязвленный донельзя, он проносится мимо нее и консула и выбегает вон.

— Что случилось, мама? — спрашивает Гордон Тидеманн.

— Случилось? Он вздумал учить меня, как спрыскивать опилки, но пусть только попробует еще раз! Да кто он такой? Болван стоеросовый!

— Зайди на минутку к Юлии, ей что-то от тебя нужно, — говорит сын и выходит вон.

На следующее утро Александер является-таки на работу в гараж. Он молчалив и задумчив. Около одиннадцати он набрасывает на себя куртку и говорит:

— Я скоро вернусь!

Август в сердцах кричит ему вслед:

— Ты у меня добегаешься!

Александер направляется в контору к хозяину. Никак этот цыган, продувная бестия, что-то замыслил, нахальства и дерзости у него хоть отбавляй. Знает ли хозяин о том, что они со старой хозяйкой вчера сговорились? Не знает и знать не хочет, его положение не позволяет ему подозревать, ходить и вынюхивать. Только Александер не потерпит, чтобы старая хозяйка впредь его отчитывала, нет, Отто Александер этого не потерпит, ни за что, этого вы от него не дождетесь!

Он стучится в дверь и заходит. Подручный, который умеет себя вести, обыкновенно кладет свою шапку на пол у двери, но от Александера этого опять же не дождешься, какое там, он до того зол, что не выпускает шапку из рук и открывает рот, прежде чем хозяин успевает ему кивнуть.

— Вот что, — говорит он, — я не желаю, чтобы меня костерили, да еще при вас.

— Что такое? — спрашивает хозяин, нахмуривая брови и силясь понять. — В чем дело?

— Вы ж вчера слышали.

— Ах это! — отвечает хозяин. — Так, милый мой, это же ничего не значит!

— Иначе я здесь не останусь, — продолжает Александер, следуя придуманному в гараже плану.

— Что за чепуха! — говорит хозяин.

— Ладно! — кивает Александере оскорбленным видом и поворачивается к двери. — Тогда не о чем и говорить!

Пожалуй, с него станется нахлобучить шапку прямо в конторе. Подручный себе такого бы никогда не позволил. У хозяина ангельское терпение, он не тянется к колокольчику, чтобы пришли приказчики и выбросили цыгана за дверь. Напротив, хозяин миролюбиво улыбается и говорит:

— Вчерашнее — ну стоит ли обращать на это внимание?

— Да! — рявкает Александер.

— Но это же не повод, чтобы взять и уехать?

— Не повод? Прямо удивительно это слышать!

Хозяин прикидывает, взгляд его как будто ненароком падает на внушительную цифру в накладной на копченую лососину.

— Досадно, что ты не хочешь остаться, — говорит он, — тем более мы так хорошо наладили дело. Ты ставишь меня в затруднительное положение.

Александер тоже прикидывает, наверное, заходить дальше немножко рискованно. Он становится посговорчивее:

— Ну а по-вашему, красиво, когда тебя называют шелухой и шушерой, а все из-за того, что мы чуток повздорили?

— По-моему, нет, — отвечает хозяин. — Не пойму, на нее это не похоже. Вероятно, ее возмутило, что ты взялся учить ее спрыскивать опилки. Ведь она этим занималась бог знает сколько лет, еще когда был жив мой отец.

— Мне ли не знать! — восклицает Александер. — Я ж при этом был. Вы были тогда маленький, только народились. Тогда мы спрыскивали вдвоем, и хоть бы раз она мне сказала худое слово.