Адвокат Петтерсен с запозданием сообразил, что аптекаря, быть может, позвали в качестве свидетеля.

— Вот вы и сели в калошу! — произнес Хольм.

— Это он сел в калошу, — ответил адвокат.

— Насколько я слышал, если этот человек в чем-то и понимает толк, так это в бухгалтерии.

— Я тоже не лыком шит.

— Тогда вам понадобится все ваше умение, — заметил Хольм. Он отошел к кассе и получил свои деньги. — Кстати, раз уж я здесь, — сказал он. — Вы ведь председатель правления кино? Сдадите нам помещение на один вечер?

— Выбирайте любой вечер, кроме субботы.

— Хорошо. Мы дадим небольшое представление в пользу неимущей семьи.

— Тридцать крон, — сказал адвокат. — Какой это будет день? — спросил он, берясь за календарь.

Хольм:

— Очевидно, вы меня не так поняли. Это благотворительное мероприятие, мы не в состоянии платить.

— Благотворительное или нет, не имеет значения. Мы только что потратились на цементный пол, вот и приходится выкручиваться. Тридцать крон — очень умеренная цена. Так какой это день?

— Воскресенье, — ответил Хольм. Лицо у него побледнело. Уплатив тридцать крон, он попросил квитанцию.

— Квитанцию? В жизни не выдавал.

— Это на тот случай, если вас вдруг застрелят и с меня снова потребуют денег.

Хольм получил квитанцию и покинул банк.

Он зашел в «Сегельфосский вестник», чтобы условиться с редактором Давидсеном насчет афиш. Красные афиши, которые будут висеть на домах и телеграфных столбах, штук пятнадцать — двадцать. Текст следующий: вечернее представление, время и место. Билеты и программа при входе.

Они потолковали об артистах, которые будут выступать, и о заметке, которую редактор завтра опубликует в «Вестнике». Обговорили все: лаборант придет за афишами, как только они подсохнут, и развесит их в городе, он же должен будет найти гармониста. Чтобы сэкономить на билетах, решили использовать обыкновенные входные билеты в кино. Программу Хольм обещал отредактировать вместе с Вендтом к концу недели.

— Сколько с меня? — спросил Хольм.

— Да нет, это же благотворительность, — ответил Давидсен.

Хольм достал пачку ассигнаций, показывая, что он при деньгах, и спросил еще раз:

— Сколько?

— Ну, если вы так настаиваете, — неохотно сказал Давидсен, — то оставьте несколько крон.

— За бумагу — отдельно, — сказал Хольм, вручая ему десять крон.

Давидсен принялся рыться в карманах:

— Только я не могу… у меня нет мелочи…

А Хольм уже бодро вышагивал по дороге в Рутен, к Гине и Карелу.

Несомненно, если Гордон Тидеманн в чем-то и понимал толк, так это в бухгалтерии.

Получив на следующий день выписку из своего счета, он имел немалый повод торжествовать: сальдо сократилось более чем вполовину и составляло теперь двадцать четыре тысячи — включая десять тысяч, взятые в кредит им самим! Громадный долг его отца уменьшился, таким образом, от шестидесяти до двенадцати тысяч, плюс две тысячи процентов!

Выписку сопровождало краткое пояснение: несуразная ошибка проистекла из неверных записей многолетней давности в двух счетах покойного г-на Теодора Йенсена. С уважением, Сегельфосский сберегательный банк, Й. К. Петтерсен.

Гордон Тидеманн зловеще хмыкнул:

— Он вернет мне и эти двенадцать тысяч, с процентами! Со мной шутки плохи! Я покажу этому… этому… — Он хотел сказать: Чубуку, но истинный джентльмен даже наедине, в своей конторе, не назовет человека Чубуком. Такое недопустимо. — Надо подумать, не заявить ли на него, — произнес он. Это прозвучало гораздо пристойнее.

Он отправил рассыльного мальчика с письмом к бывшему директору банка: «Когда Вы будете в наших краях, я бы просил позволения поговорить с Вами!»

Тот не замедлил прийти. Йонсен, учитель на пенсии, был из местных и знал округ как свои пять пальцев, будучи уже в преклонных летах, он все еще состоял членом правления банка. Консул извинился за то, что побеспокоил его, и рассказал, что с ним приключилось в сберегательном банке.

Йонсен покачал головой и дал ему понять, что Петтерсен мало с кем церемонится. На последнем заседании правления он настаивал, чтобы Карела из Рутена объявили несостоятельным должником и продали его усадьбу с аукциона.