Они принялись разрабатывать план. Хольм выступит в роли организатора. Публика? Прежде всего — консул со всей семьей, домочадцами и приказчиками из лавки, потом семья доктора, пастора, ленсмана, судьи, почтмейстер с супругой, Чубук с супругой, начальник телеграфа, учителя — сколько мы уже насчитали? Лавочники, дорожные рабочие, шкипер Ульсен с семьей, гостиница с обслугой и постояльцами, ну а кроме того, вся округа! «Сегельфосский вестник» распишет об этом в двух номерах, красные с золотом афиши, билеты — по кроне, чистой выручки… так сколько мы насчитали зрителей?

— Пятьдесят.

Хольм:

— Под тысячу! — Начинает пересчитывать заново: — Чубук — это двое…

Фру Хаген умоляюще:

— О нет!

Пауза.

Они перешли на личные темы, и порой трудно было понять, всерьез они говорят или в шутку. Лукавя, дурачась, подлавливая друг дружку, флиртуя, оба позволяли себе двусмысленности. Удивительно, как они долго играли с огнем без того, чтоб обжечься. Нет, наверное, они даже и не подозревали, что им угрожает такая опасность, это была своего рода разминка, вот они и не обжигались.

Хольм:

— Горная дорога, говорите…

— Не хотите ли рюмку портвейна? — спросила она.

— Нет, спасибо! Итак, вы с нетерпением ждете моих откровений, как я понимаю.

— Я слышала, вы теперь целыми днями только и делаете, что блуждаете.

— Неужели? Не знаю, можно ли назвать меня заблудшим. Но после того как между вами и мною все было кончено…

— А вы считаете, что все кончено? — спросила фру Хаген.

— Да, к несчастью для вас.

— Ну а как обстоят ваши дела с Марной? — спросила она.

— С Марной? — Хольм призадумался. — Ах, ну да! Нет, там у меня не было никаких шансов.

— Наверно, вы особенно и не старались?

— Напротив. Я даже сделал себе пробор на затылке.

— Подумать только, и это не помогло!

— Прямо трагедия! — сказал Хольм. — А теперь вот вышеназванная дама поехала в Будё выхаживать дорожного рабочего, который попал в больницу.

— Христианская любовь к ближнему?

— Нет, насколько я слышал, тут нечто прямо противоположное.

— А что может быть прямо противоположно христианской любви к ближнему?

— Мирская, наверное. Та самая мирская любовь, которую я питал к вам до того, как между нами все было кончено.

Фру Хаген:

— Раз кончено, тогда, видно, ничего не поделаешь. Однако вы приняли такое решение единолично, аптекарь Хольм, без меня.

— Черт подери! — сказал Хольм. — Неужели я поспешил?

— Не знаю, — ответила фру Хаген.

— Вы сказали однажды, что предпочитаете мне вашего мужа.

— Боже мой, ну конечно же!

— Вот видите! А кроме того, на что бы мы жили?

— Разве аптека нас бы не прокормила?

— Нет, — сказал Хольм и помотал головой.

— А на что вы живете сейчас?

Хольм достал из жилетного кармана банковский чек и, помахав им, ответил:

— На что я живу? Отчасти на это! Получаю денежную помощь от родственников.

— Которая прекратится, когда вы женитесь?

— Дорогая моя, ну почему же прекратится, может, даже увеличится. Но по-прежнему получать ее с моей стороны будет как-то несолидно. Вам не кажется?

— Да, но на что вы будете жить… я имею в виду, если вы женитесь на…

— О, с ней — совсем другое дело. Мы об этом уже говорили. Она твердо намерена хозяйничать так, чтобы концы сходились с концами, ей это не впервой, у нее это врожденное. Замечательная женщина, скажу я вам!

— Вы влюблены?

— Больше того. Я люблю ее. И потом, надо же мне когда-то жениться.

— А она за вас пойдет?

— Да.

Помолчав, фру Хаген осторожно спрашивает:

— Ну а все-таки, вы взвесили все обстоятельства? Если начистоту, мне кажется, вы заблуждаетесь.

— Какие обстоятельства?

— Если вы на меня не рассердитесь, я вам скажу: ее обстоятельства. Вы меня понимаете.

Хольм отмахивается:

— Я вовсе не обыватель, если уж вы об этом начали.

— Ничего я не начала, — отвечает фру Хаген. — Я бы за вас не вышла, даже если б вы захотели. Но то, что с вами произошло, для меня совершенно непостижимо. И что же вас с нею свело?

— Судьба, — сказал Хольм.

— Она ведь несколько вас… я имею в виду…

— Нет, — ответил Хольм, — мы ровесники.