Тегочка, наверное, я виноват в том, что меня таким создал Бог, и, наверное, я не смею требовать, чтобы ты была иной, чем Господь тебя создал. Но если мужчиной не нужно становиться: жизнь сама подведет тебя к этому, то Женщиной стать должно, ибо женственность - прежде всего милосердие. Мужеству нельзя выучить - к нему подводит безжалостная система жизни, а милосердию учат - в обстановке войны особенно - за три месяца. Я не прошу о многом. Страх - явление распространенное и типическое, он гнетет и калечит, и я не очень-то боюсь страха. Но я боюсь твоей слепой казачьей ярости, я боюсь, что ты теряешь себя во мне, и не остается в тебе моих следов, когда я понимаю или смутно чувствую, что боюсь тебя: боюсь по-глупому и мстительно и сладостно - и когда сижу с друзьями в кабаке, и когда сижу, беседуя, с женщиной, и совсем не хочу ее, зная твое над всеми ними во мне превосходство, но - все равно боюсь, и боюсь прийти домой под утро, не обзванивая тебя с предупреждением, что я задержался в Малом Совнаркоме или на проводах Макмиллана в Егупец: и это, Тега, ужасно. К концу пути нельзя не впасть, как в ересь, в мучительную простоту - это Пастернак. Мне не хочется ничего придумывать, да ты знаешь, к тому же, что я не умею врать. Стихи Евтушенко оттого длинны и чрезмерны, что он выговаривается - подминая комплекс молчания под себя. Ты знаешь, что я хочу, что я могу и что я умею. Ты знаешь и то, что и как я делаю.

Ты обязана, Тегочка, стать над тем в себе обычно бабьим, что разделяет нас, как Берлин. Ты должна быть стеной, на которую я могу безбоязненно опираться, но не стеной, к которой я обязан завороженно брести, подавленный ее изначально-могучим существованием. (Я отчего-то подумал, как ты легко, со свойственным тебе логизмом, можешь разбить каждую мою строчку, но я ведь пишу не думая, а моментально чувствуя то, что мелькает за полпорядка передо мною.)

Катечка! Есть в мире самые тяжелые проблемы. Это:

Человек Х и его взаимоотношения с ним же, с Х-ом.

Человек Х и его взаимоотношения с обществом.

Человек Х и его взаимоотношения с Любовью.

Эти проблемы страшнее и важнее всей суетности увлечений, помыслов и надежд. При этом Любовь человека Х должна скорбеть и думать только о тех двух противоречиях, которые упомянуты мною первыми. Все, что ниже, - я даже не включил в серьезную схему противоречивых раздумий. Я становлюсь на себя во имя вас и тебя. Стань чуть-чуть на себя во имя меня, которому не всегда так смешливо-весело-самоуверенно, как это кажется.

Я написал абракадабру. Прости меня за нее. Я тебя люблю".

***

1974 год

"Катя,

И все-таки, видимо, пришла пора подвести кое-какие итоги. Точнее говоря - сформулировать наши позиции, кои неизменны и постоянны - и у меня и у тебя.

1. Люди мы по характерам совершенно разные, точнее - диаметрально противоположные друг другу. Во всем. Или почти во всем.

2. Такого рода союз разностей возможен в тех случаях, если:

а. Он любит ее так, что готов отречься от своего "я".

б. Она любит его так, что готова отречься от своего "я".

в. Он любит ее, и принимает ее "я" таким, каково оно есть.

г. То же - она.

д. Он, зная определенную сумму ее "я", которое его раздражает, обижает, унижает, страшит, - во имя карьеры или предстоящего наследства - идет на игру, стараясь не наступать "ей" на больные мозоли.

е. То же - она.

ж. Он так вышколен дисциплиной жизни, что закрывает глаза на все - только б дали спокойно существовать.

з. То же - она. (есть еще сотня вариантов допустимостей, но все это, конечно, ерунда: любовь и семейные отношения логике не подвластны).

3. Твоя ревность и твои бесконечные сцены всегда будут выглядеть гадко. Тебе больно это слышать? Мне также больно, чудовищно больно то, что ты не хочешь понять, как мне трудно. Вообще трудно. Я не знаю - что писать и как писать, поэтому я не могу сидеть на месте, мечусь, звоню, езжу, ищу для себя выход. Если бы ты любила меня, то есть если бы ты "настроилась" на меня, ты не могла бы не понять этого, ибо ты умная женщина. "Я" тебя во всей нашей структуре не интересую. Тебя интересует собственная персона - не оскорбили ли, сказав тебе что-то, посмотрев так-то, усмехнувшись на что-то. Тебе нужно, чтобы тебя все время "утверждали" со стороны: сама ты утверждаться - дисциплиной, разумом, ответственностью - не хочешь, ибо это трудно и утомительно, и, действительно, это заставляет человека все время быть в состоянии постоянного напряжения. Конечно же, плыть по течению и уповать на случай, на других, на рок и судьбу - всегда легче. Легче, если бы не наши дети.

4. Это, в конечном счете, сейчас самое главное. Даже не дети, а дитя - Дунечка. Ольге я пока нужен, как особь, зарабатывающая на пропитание и обеспечивающая чистый воздух. Дунечке же я нужен как "фактор дисциплины", как гарант ее занятиям живописью, как человек, который должен ее вывести на какую-то дорогу в этом жестоком мире, который таланты умеет пережевывать и сплевывать. Однако она в период наших скандалов, которые никто из нас не считает нужным от нее скрывать, делается неуправляемой. Со мной - во всяком случае. Ее совет мне - "уезжай куда-нибудь" был бы легко выполним, если бы я не был самим собой, если бы я не думал постоянно - как у нее сложится дальнейшая жизнь, а это, видимо, определится в течение ближайших двух-трех лет.

Итак, как же быть, Катя? Я становлюсь совсем неуправляемым, когда меня подозревают или обвиняют в том, чего нет. Вообще-то, лучший способ толкнуть человека на путь преступный - это обвинить его в несуществующем преступлении. Ты другой стать не можешь - категория семейной дисциплины тебе неведома, ты человек крайностей - или поцелуи, или ссора и ледяной дом. Что же нам делать? Я не знаю. Мне очень плохо, Катя. Решай сама, как быть. Так, как есть, - дальше нельзя. Но я пишу и понимаю, что ничего не изменится, ибо я привык полагаться на себя, во всем - на себя. Что делать, Катя?.."