Глаза генерала налились кровью, затем остекленели, на посиневших губах выступила пена. Бледность кожи можно было сравнить разве что с чистым листом бумаги, которые в избытке покрывали рабочий стол Корниевича у него за спиной. В какой-то момент Звонарев почувствовал, что жертва перестала оказывать сопротивление.

– Ничего личного, Кирилл Александрович, – с грустью и почти виновато негромко произнес Степан. – Это всего лишь моя работа.

Он разомкнул пальцы и отступил на два шага назад. Крест, оставив на шее Корниевича четыре характерные отметины, с глухим шлепком вернулся на прежнее место. Генерал как подкошенный рухнул на пол. Глаза его безжизненно закатились. Звонарев оглянулся на дверь. Находящийся в коридоре Симаков не мог ничего слышать, но это грузное падение тела… Степан бросил пустой флакон в саквояж, быстро нагнулся, защелкнул замки и уже через секунду принял прежнюю позу. Саквояж был зажат в его правой руке.

– Черт! – испуганно вскрикнул он. – Ваше превосходительство!..

На последнем произнесенном им слове дверь за спиной Степана распахнулась, и в кабинет без приглашения ворвался Симаков.

– Что тут слу… – капитан осекся, заметив на ковре распростертое тело. – Господи! Степан! Что с ним?

– Я не знаю, – голос Звонарева вполне естественно дрожал. – Мы начали разговаривать, а потом он… Может, сердце? В конце концов, Кирилл Александрович уже…

Но Симаков не слышал его. Опустившись на колени рядом с телом, он ахнул:

– Кокаин!

– Что? – Звонарев отступил еще на шаг назад.

– Он принимал кокаин!

– Разве он не излечился от этого недуга?

– Я тоже так считал.

Капитан в растерянности запустил пятерню в густую шевелюру на голове. Видно было, что он лихорадочно пытается сообразить, как же ему нужно поступить в сложившейся ситуации, и не может. Звонарев сам решил прийти Симакову на помощь:

– Наверное, нужно врача. Он… Он жив, вообще?

– Не знаю, – капитан резко поднялся. – Но ты прав. Нужен врач! И ничего не надо трогать. Уходи тем же путем, каким пришел, а я… Я в адъютантскую. И немедленно послать за врачом.

– Василий… – Звонарев уже пятился к двери.

Тот обернулся:

– Да?

– Только ты обязательно… Слышишь, обязательно! Сообщи мне. Ладно? Я чувствую свою вину…

– Ты ни в чем не виноват, Степан. Иди же!

Убийца бочком вышел из генеральского кабинета, дошел до лестницы, спустился вниз и уже совершенно неспешно, спокойным размеренным шагом двинулся по западному флигелю к двери, ведущей на улицу. Замечен он никем не был, а значит, и проведенную операцию можно было считать успешной. Вот только следы от креста на шее… Досадно! Ну да ничего. В конце концов, Корниевич и раньше имел возможность пораниться. Кто обращал на это внимание? Пустяки. А Василий… Василий ни о чем не проговорится. Во всяком случае, в ближайшее время. Два-три дня в запасе. А потом он устранит ненужного свидетеля. И тоже так, что смерть капитана Симакова для всех будет выглядеть вполне естественно.

Звонарев улыбался. Отдалившись на приличное расстояние от генеральского особняка, он свернул направо и еще какое-то время шел пешком. И лишь на Казачьей поймал извозчика. Сегодня с чистой совестью можно поехать на съемную квартиру. И как следует отдохнуть. А все остальные вопросы обождут и до завтра. Время терпит. Звонарев был в этом уверен.

– Поручик Рытвиненко?

Звонарев перешагнул порог скромной холостяцкой квартирки и огляделся. Скудная, но с претензией на чистоту обстановка. Как и следовало ожидать. В духе характера поручика. Это соответствовало предположениям Степана, и он удовлетворенно кивнул, отвечая на какие-то свои потаенные мысли. В немалой степени его интересовало и еще одно обстоятельство. По дороге сюда он пришел к выводу, что будет лучше, если его разговор с Игнатом Рытвиненко состоится тет-а-тет. В этом Звонареву тоже сопутствовала удача. Поручик как раз был один.

– Да, это я. С кем имею честь?

– Моя фамилия Звонарев, – Степан по-военному щелкнул каблуками и склонил голову в едва заметном поклоне. – Адъютант его превосходительства генерала Корниевича. Увы, покойного генерала, – запоздало поправился он, сокрушенно вздохнув при этом.

– Да, я слышал об этой трагедии, – Рытвиненко рассеянно поправил ворот рубашки. В правой руке у него была зажата шпага, заточкой и чисткой которой он занимался накануне прихода незваного визитера. – Сожалею. И… Я чем-то могу быть вам полезен?

– Скорее, я вам, – губы Звонарева скривила виновато-сочувственная улыбка. – Мы можем поговорить?

– Разумеется. Проходите.

Поручик поставил шпагу острием вниз и отошел в сторону, пропуская Звонарева в квартиру. Степан вошел.

– Прошу сюда. В мою скромную, так сказать, гостиную. Тут нам, полагаю, будет удобнее.

– Мне все равно, – с прежней грустью в голосе откликнулся Звонарев, но приглашение принял.

Рытвиненко указал гостю на диван, а сам взял стул, поставил его напротив дивана и сел. Выжидательно уставился на гостя, однако тот некоторое время продолжал молчать, словно не зная, как подступиться к теме своего визита, и оглядывался по сторонам.

– Хотите коньяку? – предложил поручик. – Или, может быть, вина?

– Не сейчас… – Звонарев вновь тяжело и чересчур шумно вздохнул, словно окончательно преодолевая робость, и начал: – Дело, по которому я к вам явился, поручик, признаюсь, и мне не совсем приятно. К тому же я собираюсь заявить на человека, которого до сих пор считал одним из своих близких друзей. Однако его поступок не имеет оправдания… Дворянская честь не позволяет мне…

Рытвиненко энергично и нетерпеливо встряхнул головой: