Шрифт:
А они все стояли возле двух могильных холмиков, все чего-то мешкали. Потом Санька сунул за пазуху наган и махнул Владику рукой:
— Айда!..
«Руки вверх, Иуда!»
Кораблева глянула на часы и вдруг засуетилась. Восьмой час… А она должна быть в комендатуре в семь. Надо же так замешкаться. Вчера, на исходе рабочего дня, Фок предупредил ее, что с утра будет срочное дело… Потребовал прийти раньше обычного. Чего доброго, уволит с работы за нерадивость…
Месяц тому назад она не хотела идти на службу в комендатуру и под разными предлогами отнекивалась. А сейчас боится, как бы ее не выгнали…
Только теперь Кораблева поняла, как много она может сделать для партизан, работая в комендатуре. Недаром Кастусь так настойчиво требовал, чтоб она скорей поступала сюда на работу. Тут почти каждый день через ее руки проходят важные документы. На многих из них — короткая рубрика: «Секретно». На днях она передала через мальчишек Кастусю списки Дручанского гарнизона. Нынче, видно, опять будет печатать что-то секретное. Фок обычно дает ей секретную работу, когда в комендатуре никого нет, кроме часовых.
Она разбудила спавшего Владика, приказала, чтоб он никуда не отлучался, и торопливо вышла из избы.
Комендант был уже у себя в кабинете. Оттуда, из-за плотно прикрытой двери, наплывал шелест бумаги да изредка звучали приглушенные голоса. Разговаривали по-русски. Кораблева насторожилась. Однако, как ни напрягала слух, не могла уловить смысла слов.
«Кто же это спозаранок пришел к Фоку? Он раньше восьми никого не принимает…»
Она сняла чехол с машинки, почистила щеточкой буквы, нарезала копирки, достала из шкафчика стопку бумаги.
Бесшумно из кабинета выскользнул Верещака. На какую-то долю секунды он замешкался в приемной, потом поклонился Кораблевой и, пряча в черной дремучей бороде ухмылку, шмыгнул в коридор.
Вскоре, полистав какие-то бумаги у себя на столе, из кабинета вышел Фок. Он положил на машинку несколько тетрадных листков, потертых на сгибах. По листкам ползли корявые фиолетовые буквы. Слова были написаны по-русски с грубыми грамматическими ошибками. На первом листке вверху в правом углу рукою Фока было написано синим карандашом по-немецки: «Совершенно секретно».
Кораблева кивнула головой: мол, понятно.
— Печатать на немецком, в трех экземплярах, — приказал Фок.
Он задымил трубкой и отошел к окну, за которым шумел мокрый осенний ветер, расталкивая над Дручанском серые нависшие тучи.
Кораблева еще не знала, что написано на этих замызганных тетрадных листках. Но почуяла сердцем — в ее руки попали какие-то очень важные документы. Заложить сейчас же копирку для четвертого экземпляра?.. Глянула исподтишка на Фока — стоит боком к ней. Может, скосив глаза, наблюдает за ее руками…
Она машинально застучала по клавишам, не отрывая, взора от тетрадных листков. И вдруг два слова полоснули ее по сердцу: «Партизанские семьи…» Так вот, оказывается, зачем сюда ходит «божий человек»!.. Это ж он своими корявыми пальцами нацарапал предательский список… Подлец!
Фок повернулся к столику спиной. Смотрит в окошко. Там, на озябших кустах рябины, суетятся снегири: склевывают красную ягоду.
Кораблева заволновалась. Пальцы едва заметно вздрагивают. Крутнула валик, быстро подложила четвертый лист с копиркой… Застучала пальцами по клавишам еще шибче. Фок обернулся, смотрит сквозь очки на Кораблеву. Может, догадался? Сейчас шагнет к столику и выхватит четвертый экземпляр. Тогда… Что она скажет тогда? Мол, заложила по ошибке…
Она стучала клавишами все громче и громче, будто хотела неистовым стрекотом машинки отпугнуть от себя нахлынувшую тревогу… Перед глазами мелькали знакомые фамилии: Худяков, Яворский, Купрейчик… Рядом с каждой фамилией стоит подробный адрес. У Натальи Купрейчик трое детей… Значит, и ее с детьми увезут в гестапо…
На бумагу ложатся новые фамилии… Уже кончается лист, надо снова закладывать. А Фок все стоит. Но вот он еще раз глянул на снегирей и ушел к себе в кабинет.
У Кораблевой отлегло от сердца. Вскоре она закончила печатать список заложников. Тридцать семь партизанских семей… Когда их будут забирать? Может, завтра… Наверно, списки повезут еще генералу фон Таубе. Надо спешить…
Она спрятала четвертый экземпляр за пазуху, а потом не спеша сложила остальные листы по порядку, соединила их скрепкой и положила Фоку на стол. Комендант сделал знак рукой, чтобы она не уходила из кабинета. Он читал списки, тщательно сверяя с верещакинскими каракулями. Против некоторых фамилий делал красным карандашом какие-то пометки.
— Хорошо, — сказал он по-русски и спрятал списки в сейф.
Кораблева стала замечать, что Фок почему-то все реже говорит с нею на немецком языке. А в первые дни она не слыхала в комендатуре ни одного русского слова.