Мэгги задумывается, очевидно, плененная идеей. Потом снова улыбается мне.

– Лара - прекрасная девочка, Люси. Смелая, преданная, страстная. Она не такая талантливая певица, как она надеется, и вскоре ей предстоит это понять, но она всегда твердо знает, чего она хочет. Я вижу в ней себя десять лет назад - но лучше, правдивее, сильнее. Я продиктую и подпишу показания, можете их обнародовать, если нужно. Я действительно видела Дэвида идущим к морю около полуночи. Мы с Ларой поднялись наверх, в мою комнату, сразу после этого, и не расставались до утра. Мы совсем не спали, поэтому мы обе можем поручиться, что другая не отлучалась из комнаты. Я готова открыть доступ к временным подписям моего биометрического монитора, они подтвердят, что я находилась в радиусе десяти метров от него. Можете вычеркивать нас из своих списков... сколько там у вас в них народу без алиби?

Большая волна рабивается о гранит, холодная водная пыль поднимается в воздух, сверкает на солнце, оседает на наших лицах. Сзади раздается вежливое покашливание - Игорь стоит у входа на веранду, манит меня рукой. Я киваю Мэгги, улыбаюсь ей, ухожу за Игорем.

В замке чувствуется напряженное оживление, как в тихо гудящем улье. Люди перешептываются возбужденно, выглядывают в окна, выходящие на восточный берег.

– Быстрее, - говорит Игорь. Мы бежим.

– Люси, летите за Машей, быстрее, я объясню, - кричит Багиш с берега. Маша уже на полпути к материку, маленький черный крылатый силуэт в небе. Я отталкиваюсь от мокрого гранита, в прыжке расправляю крылья, мчусь за ней.

– Это Дима Реутов, - говорит Багиш возбужденно в мой наушник.
– С нейростимуляцией Салават вспомнил, что, когда шел на базу, видел, как Реутов возвращался на яхту около половины второго - он вполне мог подкараулить и убить мистера Мэндерли, обойти базу с черного хода, чтобы никому не попасться на глаза, пробраться в комнату жертвы, найти и похитить "Слезу Венеры". Футляр от ожерелья мы нашли на яхте. Он тяжелый, из полихрусталя, поэтому он его с собой не взял, ему каждый грамм был важен, он два часа назад улетел с яхты на джет-паке. Он у него служебный, низкозарядный, на полчаса лёту. И он отслеживается со спутника. Вы в линзах, Люси? Вы должны видеть координаты.

– Нет, - цежу я, работая крыльями быстрее.
– Я попытаюсь догнать Машу.

– Попытайтесь, - смеется он.
– Она очень быстрая.

Гор - не убийца. Это не он, это не он. Пожалуйста, пусть будет, что это не он.

В морге вечная зима, тишина, полумрак.

Я сажусь на пластиковую скамейку, нажимаю на кнопку в стене.

Тело беззвучно выезжает из ячейки. Я не видела Дэвида больше десяти лет, только иногда, мельком, в каком-нибудь интервью или репортаже. В те моменты мне казалось, что он постарел и раздался, но сейчас смерть стерла с его лица все выражения и мысли, заострила скулы, смыла годы, он снова похож на того мальчика, которого я любила.

Он омыт, причесан, облачен в темный костюм. Он выглядит, как бледный викторианский поэт, прекрасный и трагический, безвременно почивший от чахотки.

– Эх, Мэндерли, Мэндерли, - говорю я тихо.
– Так глупо, Дэвид, так несправедливо. Нельзя искушать малых сих, многие соблазны для них неподъемны.

Я кладу голову на его жесткую ледяную грудь, чувствую запах ткани, фриона, формальдегида.

– Мы его поймаем, Дэвид. Он сбросил джет-пак и скрылся в лесу, но не мог взять с собой ни особых припасов, ни инструментов. А в мире, в нашем мире - зима. Надеюсь, там, где ты сейчас, ее нет. Я помню, ты терпеть не мог, когда холодно.

Я глажу его по щеке, трогаю кнопку, Дэвид уезжает обратно в стену, наполненную холодной, мертвой, стерильной темнотой.

Я выхожу на улицу в темноту живую, дрожащую, пахнущую скорым снегом, разбавленную светом фонарей.

Ужинаю в ресторане в толстой маленькой башне на рыночной площади, не чувствуя вкуса сыра и овощей.

Лечу в гостиницу, снимаю крылья, спускаюсь в спортзал, потом долго плаваю в бассейне.

Думаю о Дэвиде, неподвижно застывшем в вечном спокойствии, о Багише Ашотовиче, прочесывающем ночные леса, поля и данные спутников, о маленьком, щуплом Диме Реутове, залёгшем где-то в лесу у кромки болот, либо попросившемся на ночлег в какой-нибудь деревушке, либо взломавшем пустой дом в дачном поселке. Жжет ли его карман кровавое ожерелье? Помнит ли он тяжесть камня в руке, недоумение и испуг на лице человека, который ему доверял, крик боли, звук падения тела на гранит?

И думаю о нём, конечно, думаю о нём. Мысли о Горе непроизвольны, как стук сердца, как движение крыльев в полете, как дыхание.

Я выхожу из лифта и останавливаюсь. На ковре у моей двери сидит Гор, на нем джинсы и черная футболка, длинные ноги перегораживают коридор, затылок прижат к стене. Я смотрю на него, потом подхожу и сажусь рядом. Он трогает мои волосы.

– Мокрые, - шепчет он..

– Я плавала в бассейне, - тихо говорю я.
– Что ты тут делаешь?

Он отвечает не сразу, смотрит мне в глаза. Его лицо так близко, что закрывает весь мир. Его глаза серые, как штормовое небо.

– Ты когда-нибудь падала, Люси? С высоты?

– Нет, - говорю я.
– У меня есть крылья.

– У меня нет, - говорит Гор.
– И мое сердце падает, падает в какую-то бесконечную пропасть с той минуты, как я увидел тебя. Я хочу, чтобы ты меня поймала. Хочу перестать падать.

Он тянется ко мне и момент, когда наши губы встречаются, ощущается как удар ножа в мою грудь.

День третий

ПАДЕНИЕ

Рассвело поздно, хмуро, неохотно.

– Ты всегда надеваешь крылья?
– спросил Гор, глядя на меня с кровати с выражением, которое я затруднялась прочитать.