Зеленогорск известен своими колючими ветрами. Бывает, в жару, при безоблачном небе, вдруг налетит с гор этакий «баргузин», взовьет такие тучи пыли, что носа не высунешь из дома. Так было и на этот раз. С утра стояла ясная, тихая погода. Варвара Семеновна вместе с мужем уехала в город, проветрила квартиру и принялась просушивать на балконе шубы.

Большой многоэтажный дом ИТР тракторного завода, где жила семья Клейменовых, был построен квадратом в виде сруба. Только с южной стороны просвет, наподобие огромных ворот, чтобы во двор проникало солнце.

Развесив теплые вещи на балконе, она и сама присела там же на стуле, развернула свежую газету. Прочитав сводку Совинформбюро об оставлении Красной Армией Смоленска, она тяжело вздохнула. Перед ней, как на экране, встали оба ее сына — Максим и Егор, какими она их видела перед отъездом. На глаза навернулись слезы. Варвара Семеновна отложила газету и, поднеся к глазам платок, тихо заплакала. «Что-то с ними? Где-то они теперь, бедные? Сколько времени прошло, и хоть бы какая весточка…»

Во дворе, засаженном тополями, березами и акациями, было тихо. От жары даже кошки попрятались в тени кустов. Только дворничиха Пелагея нарушала тишину всплесками воды, поливая асфальтовую дорогу.

Вдруг внизу послышались чьи-то шаги. Варвара Семеновна привстала, взглянула за перила и встретилась взглядом с соседкой.

— Ты чего это, Семеновна, выволоклась на балкон с шубами-то? Али не чуешь, что на улице-то деется?

— А что такое, Ефимовна?

— Ветрище метет-кутет — не приведи бог! Мне и глаза и рот пылью забило, пока из бани плелась. Не видать ничего, еле свой дом нашла.

— А здесь тихо, спокойно.

— Вот ужо и здесь завьюжит. Гляди, небо-то как потемнело.

— И верно! — всплеснула руками Варвара Семеновна. — Поднимайся, Ефимовна, поможешь мне управиться. Я всю одежу на балкон вытащила.

— Иду, иду! — заторопилась соседка. Войдя, она перекрестилась и, поставив на пол кошелку, из которой торчал черенок веника, спросила:

— Нет ли у тебя кваску, Семеновна? Опять свой проклятущий радикулит парила. Вроде чуток полегчало, пить охота — спасу нет.

— Чайком напою, милая, только ты помоги мне сначала.

— Давай, давай! Как же не помочь…

Перетаскав вещи в комнату, они притворили двери на балкон.

— Погодь, Семеновна, никак машина к кому-то? Видишь? А за ней грузовик с сундуками да чемоданами.

Варвара Семеновна всмотрелась.

— Это чьи-то чужие приехали. Видишь, из легковой вышли женщины, одетые не по-нашенски.

Три женщины: одна пожилая, а две молодые, нарядные, взяли за руки девочку-толстушку и мальчика лет восьми — пошли в дом. Их сопровождал мужчина в шляпе и белых брюках.

Из кабины грузовика выскочил здоровяк с черными усиками, в легком картузике, стал распоряжаться. За ним — молодой, схватил чемодан и ушел вслед за женщинами.

— Глянь-ка, глянь-ка, Семеновна. Пионину привезли. Видать, богатые. Э, да я догадываюсь, Семеновна, что это за гости, — зашептала Ефимовна, сняв с седой головы платок. — Это сродственники директора. Приехали из Москвы. На днях комендант сказывал, что для них готовили квартиру, отгородив две комнаты от детского сада.

— Что, работать сюда? — спросила Варвара Семеновна.

— Какое… Просто от войны бегут..

— Вакуированные?

— Вот, вот! Это самое… Только не похожи на настоящих-то вакуированных.

— Почему не похожи?

— Да совсем не родня. Тех я видела около станции — табором обосновались, как цыганы. Что женщины, что ребятишки — страшно смотреть. Худющие. Прямо — одни глаза. Одеты во что попало. Узелки при них и боле ничего.

— Вроде как беженцы?

— Беженцы они и есть. Под бомбами убегали от немца. Прямо одни слезы. А эти, ишь! Гладкие да разодетые… Может, и войны-то не нюхали.

Во двор ворвался ветер, зашумел, засвистел, запушил пылью. Здоровяк в светлом картузике, шофер и грузчик принялись таскать чемоданы. Скоро их совсем не стало видно в пыльной коловерти…

— Я думала, что война для всех война! А оказывается, кое-кого и она минует, — вздохнула Ефимовна и села к столу. — У тебя-то, Семеновна, ладно ли с сыновьями?

— Вот уж скоро месяц, как ни слуху ни духу.

— Вот и мой Мишенька будто в воду канул. И как я не удержала — понять не могу. Будто у меня в те поры руки-ноги отнялись… Надо было броситься на шею и не пускать. Ведь только школу кончил.

— Что ты, Ефимовна, да разе мыслимо было удержать… Чай, не старое время.

— Этак, этак, голубушка.