Совсем уже было собрался Илья дозор свой на сегодня заканчивать, как увидел на холме соседнем огонек. Кому бы это случилось? Отчего к заставе не жалует? Всматривается, и кажется ему, будто не живым огонек светится. Вот ежели костер увидать, он с какого расстояния ни возьми, живой. Переменчивый. Вроде как на месте приплясывает. Не всегда добрый, правда. Этот же застывший какой-то, и даже вроде как холодком от него веет, даром что до холма того стрелой достать.

Разве съездить да глянуть, что там?

Тронул Илья коня. Едет себе потихонечку, ни о чем особо не раздумывает. Чему быть - того не миновать. А чему тут быть? Он уж и позабыл, когда в последний раз человека живого видывал. Ну, конечно, окромя себя в ручье. Коли так и дальше пойдет, глядишь, слова все позабудет. Только кого в этом винить? Сам своей судьбой распорядился, никто в богатырство силком не тянул...

Ишь, как горит, не мигаючи. И цветом не желтый с красным, а бледный. Вот, сказывали, огоньки такие бывают, блуждающие. Про них молва народная - кто клад, говорит, кто человеки, людьми злыми жизни лишенные, бродят, обидчиков ищут. Это ребятишек да девок по вечерам байками такими пугать. Был у них в деревеньке случай, помнится. Засиделись как-то девки допоздна, друг дружку сказками всякими пугаючи, а кто-то подшутить над ними решил. Возьми, да постучи в окошко. И так это у него получилось, - завизжали девки, бросились опрометью вон из избы, такой переполох устроили, любо-дорого. Вся деревенька на ноги поднялась, мечутся туда-сюда, как угорелые, в чем дело понять не могут. Не нашли озорника, сколько ни искали. На том порешили, что дворовой, мол, учудил.

Взъехал Илья на вершину холма, где светится, и видит, лежит колода, по виду на домовину похожая. Прямо как тогда, со Святогором. Только та открытая была, а эта крышкой накрыта. Вот ведь беда... Не просто так ведь объявилась, мало ли кто там, внутри, схоронился. Будь рядом еще кто, в подмогу, а коли один - что и делать-то? Не ровен час, сила незнаемая неведомая в гости пожаловала. Тут одному можно и не справиться, ежели выпустить. А ежели не выпустить, ну как сама вырвется? Мало земле невзгод, еще и эта... Незадача. Ни тебе уехать, ни тебе внутрь заглянуть. Может, выкопать яму побольше, завалить и камешком потяжеле сверху придавить? Или, скажем, веревкой обмотать, да за облака закинуть, с глаз долой?

Слез Илья с коня. То по солнцу домовину обойдет, то против. И так присматривается, и эдак. Остановится, прислушается - нешто там есть кто, кому помощь его надобна? А он его - под камушек.

– Ну, поздорову будь, Илья, свет Иванович!..
– голос молодой позади раздался.

– До веку здравствовать!..
– совсем молодой.

– Мир тебе!..
– протяжный такой, но мягкий, словно увещающий.

Вздрогнул Илья. Хоть и не робкого десятка, а вздрогнул. Обернулся.

Длинные рубахи чуть выше колена, перехваченные обычной веревкой вместо пояса. Порты до лаптей, онучи. Рубахи и порты серого полотна, недавно тканого; лапти - недавно плетены. Волосы перехвачены незатейливого узора ремешком. Сумы на боку. У парня в руках ореховая палка чуть выше него ростом. У старца за спиной гусли.

Все те же, какими прежде виделись. Те же, да не те же.

У старца прежде глаза вроде как пленкой светлой подернуты были, а сейчас - глаза как глаза, искорки, вон, поблескивают.

И мальчонка. Он прежде слова не сказал, а тут... Ясно три голоса слышал.

– Ну что, так пнями стоять и будем?
– ухмыльнулся Звенислов.
– Может, присядем на дорожку?

– На дорожку?
– снова удивился Илья.
– Какую-такую дорожку?

– А это уж тебе решать...

Сказал, да и плюхнулся себе. Илья рядом присел. Боян с Васяткой тоже рядышком приспособились. Сидят, молчат.

– Ты, Тимоха, мне вот что скажи, - начал Илья, не век же так сидеть, - отчего это так получается, что я побелел весь, а вы как были, так и остались такими же, какими я вас в первый раз увидал?

– Точно ли такими?
– ухмыльнулся тот.

– Ну, не то, чтобы точно...

– Тогда чего ж прямо не спросишь: правда ли, что слепой прозрел, а безъязыкий заговорил?

– Кто ж про такое спрашивает...
– буркнул Илья.

– А самому - никак?..

Илья плечами пожал - мол, понимай, как знаешь. Может, знаю, отчего, а может, догадываюсь.

– А ты на людей вокруг себя взгляни, на народ. Он ведь когда нем, а когда так молвит - по всем землям от края до края земли слово его отзовется. Когда слеп, а когда так зряч, что ничего от взора его не укроется, - ни дела, ни думки. Когда балагур, а когда и молчун... Потому и нет народу ни лет, ни старости. Понял?

Чего и понимать-то? Опять зубоскалит. Туману напустил, никакому ветру не разогнать. Может, волхвы какие? Так и скажи прямо.

– Ты, Звенислов, будущее, часом, сказать не умеешь?
– спросил осторожно.

– Не-а, - беззаботно отозвался тот.
– Откуда ж мне про то знать, чего не было. Вот про то, чего было...

– А коли знаешь, так скажи...
– осекся Илья. Не решился. Про другое спросил.
– Ты мне тогда вот скажи, что с Мишкой Потыком приключилось? Ведомо тебе, али нет?

– С Мишкой-то, - протянул тот, сорвал стебелек и принялся постукивать им себя по лаптю.
– Не врал он ведь, когда про жену свою вам сказывал, ну, как добыл ее... Того только не знал, кого в жены берет. Не просто так она ему встретилась, Марья Лебедь белая... Она, как побил он степняков да вызволил, чтоб силы его подкрепить, поднесла ему чару зелена вина. Выпил он, и не стало Мишки. Так-то вот...