Молниями сверкнули мечи. Порхают бабочками, сыплют искрами. Ровно живой огонь в руке каждый держит, того и гляди опалит жаром смертным. Встают на дыбы кони, поворачиваются, чтобы хозяевам сподручнее уязвлять было, али уворачиваться. А те вконец остервенели. Уже не умением, злобой оружием своим движут.

До того дошли, что отлетели прочь и мечи, и щиты. Ухватили один другого, давят объятием гибельным, еще немного - зубами вцепятся. Рычат зверями дикими.

Расцепились, да и прочь с коней. Снова свились, будто две змеи, в землю сырую супротивника вогнать жаждет. Чует Илья, ноги не движутся, словно по колена увяз, хотел было глянуть, чуть не так повернулся, ан и того хватило. Подхватил его молодец, да грохнул через плечо оземь, аж содрогнулось окрест. Не успел оклематься, насел на него вражина, придавил грудь коленом, ухватил чинжалище с пояса, занес...

Луч тут солнечный упал на лицо, ненавистью искаженное. Видит Илья, не молодец над ним, Рада, жена его сгинувшая. Невесел взгляд ее, боль сочится из глаз. Скоро встретимся, потому как сверкнул клинок... и замер. Возле самого жерла замер. Не может супротивник опустить, как ни старается. Мешается что-то.

Изловчился Илья, да как саданет кулаком посеред груди своему обидчику. Не удержался тот, слетел. Тут уж Илья не позамешкался, развернулся, приподнялся, придавил коленом грудь обидчикову, и тоже ножом с пояса...

Совсем бы конец побоищу, кабы рука послушалась. Нет ведь, замерла неподвижно, не довершив удар. Удивиться не успел, так в грудь шандарахнуло, что не удержаться...

Сидят поединщики, дышут тяжко, один на другого поглядывают. Довбне понятно, не ладно что-то, а тут не довбни, чай... Мутузить друг дружку, это пожалуйста, а чтоб до смертоубийства, шалишь...

Неудобно Илье сидеть, то ли камень попал, то ли что. Сунул руку, вытащил: так ведь чинжалище это, что супротивник выронил, когда он его с себя сбросил. Необычное, с рукоятью, на которой неведомый зверь Скимр железом красным выложен. Один только такой на свете и имеется...

– Ты... это...
– ажно задохнулся Илья, смахнул с себя шелом, кольчугу с жерла рвет, потому - дыхание перехватило.
– Откуда?..

И чинжалище это самое протягивает.

Глянул молодец, а у Ильи рука дрожит и глаза блестят, пожал плечами устало.

– Тебе-то что?..

– Отвечай, коли спрашивают...

Грозно хотел, ан совсем наоборот получилось.

Поднялся молодец. Вздохнул тяжко, подошел протянул ладонь.

– Отдай... Незачем он тебе... Подарок это, матушкин...

Не отдал Илья. Выпало у него чинжалище, рот открывает, да только хрипит.

– Матушкин...
– только и прошептал.
– Звать-то как, матушку?..

– Может, тебе и отчеством назваться?..
– усмехнулся молодец.
– Будь по-твоему. Матушку мою зовут Славяною, а отцом мне - Святогор-богатырь. Не ждал, что отмститель за него явится?.. Думал, сгубив Святогора, самому первым стать? Жаль только вот, подвела меня сегодня рука. Не иначе, чародейство какое. Ну да ничего, еще свидимся...

– Постой, погоди... тебя-то... тебя-то как звать?..

– А как ни назови. Да хоть Сокольником...

– Слышь, ты не уходи, погоди... Постой, чего скажу...

Сколько годков минуло, сколько дён листвой осенней канули - не счесть. Не та нонче застава, что прежде была. Более на ту похожа стала, какой богатыри ее в первый раз увидели. Пообветшала, скособочилась, однако ж держится, не валится. Зарастает потихньку травой, кое-где мох на частоколе проглядывает, ан не позаброшена. Обитателей только не в пример прошлому меньше стало. Хоть и было не густо, трое всего, с поры той давней всего один и остался. По времени обход совершает, вокруг частокола, там подправит, здесь подвыправит, а больше на коне, вдаль посматривает. Застынет, ровно изваяние каменное, и поглядывает, не собрался ли кто набегом на землю отчую? Не будет таким проезда легкого мимо заставы, хоть и стар годами всадник замерший. Нет уж прежней силы, однако и с той, что еще осталась, совладать попробуй.

Одно плохо - ежели раньше степняки незваными гостями наведывались, то теперь... С той поры, как не стало старого князя, разодрались промеж себя сыны его, поделили землю, ан каждый первым перед прочими мнится. У кого народишку побольше, а мошны поменьше, тот тем и обходится, а у кого наоборот - тот прежних врагов лютых в помощь покупает. Один - одних, другой - других. Отличия вот только между ними нету. Какой брат верх берет, того стая пришлая землю менее удачливого сродственника грабит. И нет ему дела до того, что не чужую, отчую землю... Вот так и выходит, что степняки - в чести, а богатырь - без надобности. Есть себе где-то - и пусть его.

Один остался. А одному что? Разве годы прожитые вспомянуть.

Сокольника...

Все ведь ему тогда поведал, все, без утайки. И про себя с Радой, и про Святогора со Славяной. Как мог, так и поведал. Казалось ему, вот-вот отзовется сердце Сокольника, почует родную кровь. Не отозвалось. А что еще сказать, не нашелся Илья. Ну, мелькнуло перед ним лицо Рады, ну, чинжалище ее, - и чего? В народе говорят: "сердце сердцу весть подает", а как тут подаст, коли Сокольник сызмальства никого, кроме Славяны не видел, рос у нее, как родной сын... А вдруг и есть родной? Мало ли откуда чинжалище взяться мог... К тому ж, только и слышал, что отец его, ну, Святогор, хитростью погублен был, как после того враз извериться? Вот и не договорились.