– Добро... Скую тебе судьбу. Но уж коли что не так - не взыщи.

И этот туда же. Не стал Илья с ним препираться, скинул доспех, на скамью положил; поверх - оружие, что при себе держал. Да в чулан подался, там Святогор такой шум поднял, будто с ратью вражескою повстречался.

...Обратно подались, когда Илья осторожненько так, вроде невзначай, поинтересовался.

– Неужто и вправду кузнец судьбу сковать может?..

– Так ты что же, у реки будучи, и не напился?

– Ну почему же... Спросил. Обещал сковать...

Расхохотался Святогор. Никак остановиться не может. В седле раскачивается, вот-вот оземь грохнется. Терпел Илья, терпел, а потом взыграло-таки ретивое.

– Чего гогочешь попусту?
– насупился.

Унялся тот наконец. Головой покачивает.

– Не токмо над тобой, - говорит.
– Над всеми дурнями. Не оскудеть ими земле нашей, ох, не оскудеть...

Услышал Илья, еще сильнее насупился.

– Не серчай. Сказал же, не токмо об тебе речь. Я вот такой же, как ты, в молодости был. Сила есть, норов есть, а головы вроде как и не надобно. Я, когда к кузнецу по первости попал, так же, как ты, недоверчив был; все, думал, потешаются надо мной, по моей молодости. Спросил я тогда, в ответ посмеяться думал: "Ну, коли ты судьбы куешь, так и отвечай: на ком мне жениться?" Не просто спросил: думал я - ни к чему богатырю жена. Обуза. Он и отвечает: "На прямой спрос и ответ прямой. Невеста твоя в царстве Поморском. Во дворце, на горе высокой. Тридцать лет во гноище лежит, и нет ей до поры исцеления". Хорош сват!.. Как там в народе говорят: у вас товар, у нас купец? Только не по купцу товар такой... Задаром не нужен. Ничего не сказал я, повернулся, да и подался себе.

Прошло сколько времени, довелось мне в Киев наведаться. Там и услышал от гостей заморских: и впрямь, есть на свете царство Поморское, и дворец в нем есть на горе высокой, и девица шелудивая - все сходится, как кузнец сказывал. Мне б послушать да забыть, а я чего-то обеспокоился. Ну как впрямь наворожит что? Недаром про них молвится, что они неведомо с кем спознаются, чтоб искусством своим овладеть. День хожу, другой - шевелится внутри, не дает покою. Пуще и пуще сомнение разбирает. Не выдержал. Спросил, какой корабль в царство это самое Поморское отправляется, упросил с собою взять.

Про то, как плыли, и вспоминать не хочу. Я ведь, помимо платы, обещался работой помогать, от разбойников морских оберечь, ежели случай представится. А сам, едва отплыли, слег, и сколько времени в море были, столько пролежал. Силушку будто отняли, как с земли на корабль ступил. Какой там помогать!.. Когда на берег снова ступил, людишки местные на смех подняли. Толпами ходили на меня посмотреть. А чего ж и не веселиться-то? Доспех на мне - ровно на жерди какой. Лицо посерело, вытянулось, руки-ноги подрагивают, ни меча тебе поднять, ни булавой махнуть.

Только мне и недосуг, их-то гонять за привет такой. Мне, чем ближе, тем все беспокойнее становится. Порасспрашивал я дорогу, рассказали мне, вслед же еще пуще хохочут: "Должно быть, невесту подбирает, себе под стать". В другой раз, осерчал бы сильно, добавил уму-разуму, а тут... В общем, как кузнец и сказывал, на горе высокой терем ейный стоял. Так высоко, что я, пока добрался, ног под собой не чуял. Петляет дорога; идешь по ней, идешь, кажется, уж несколько верст отмахал, глянешь вниз, ан нет, вон она, а ты прямо над тем местом стоишь, где пару часов назад дух переводил. Кроме же как по дороге этой самой, иного пути нету. Оступишься ненароком, далеко вниз лететь придется. Грохнешься - только мокрое место от тебя и останется.

Взобрался, наконец. Терем по размеру такой, что и царю жить не зазорно. Ворота нараспашку, никого не видать, попрятались, должно быть. Я ведь, как последнюю версту одолевал, не больно-то помалкивал. Всем всего столько пожелал, враз не унесешь, - и дороге этой самой, и камням на дороге, что нарочно под ноги лезут, и кузнецу, и невесте, и еще ни весть кому, - вот и попрятались, чтоб под горячую руку не попасть. Нараспашку ворота, - добро, ломать не придется; двери - тоже. Сунулся внутрь - смрад такой стоит, что слезы из глаз, ничего не видать. Как в горенку поднялся, не помню уж. То, что с горы не слетел, здесь полной мерой наверстал, - лесенки узкие больно, да крутые.

Вхожу, вижу, лежит что-то на ложе. Стол, лавки, окошки распахнуты настежь, - только все это как если под водой глаза раскрыть, мутное. Смрад же такой стал, что не вздохнуть. Приблизился я к ложу, а там колода какая-то. Вот как обрубок дубовый, кора сплошная, а по коре вроде как поблескивает. "Что ж вы, думаю, окаянные, вытворяете? Слепому видать, не живет баба, мучается. Потому, видать, и сосватал ее мне кузнец, чтоб я от мук ее освободил". Подумал так, и разом внутри легко стало. Спал с сердца камень тяжкий. Бросил я на стол перстень дорогой, с Алконостом из камня самоцветного, на погребение, вынул меч из ножен, да и ударил...

– Как так?
– Илья встрял.
– Бабу? Мечом богатырским?

– А кого ж еще? Не корову же... Думаешь, легко было? И рука дрогнула, и меч не так лег, а как хрустнуло, развернулся я, да деру. Оно понятно: дело-то хорошее сделал, только вот поперек себя... Летел, не разбирая дороги; на пристани оказался, и не заметил как. Снова на корабль, - хорошо, сразу подвернулся, - отдал почти все деньги, что были, и опять - едва отплыли, слег, и сколько времени в море, столько пролежал. Только на этот раз все колода мерещилась. Доползу до борта, приподымусь, гляну - вон она, в волнах, догоняет... Долго мерещилась. И даже после того, как обратно вернулся. С тех пор зарок себе дал: в море - ни ногой...