Вот уже совсем близко подобрался. Глядит. Совсем Святогор статью, кабы не рост. Ежели встанет, с Ильей вровень будет. Годами, правда, постарше: ишь, борода какая седая на грудь разметалась. Усы ей под стать, поверх бороды разлеглись. Брови густые, как кудель. В полном доспехе воинском - верхняя половина. Нижняя - как у Ильи; сапоги алые, то есть прежде алыми были, а сейчас повыносились и поблекли, порты холщевые. Доспех же отличается, хотя и не сильно. У Ильи - кружочками поверху, так что на чешую рыбью похоже, а у богатыря - пластины одна над другой, с ладонь. Ну, шелом, он шелом и есть. Мечом опоясан, ножом, щит поодаль лежит, копье к дереву прислонено, булаву к седлу приторочена. Лук с колчаном в головах. Руки-ноги пораскинул, сопит. Спит, умаявшись.

Конь же... Вот своего рядом поставить - не отличишь. Росписью упряжи отличаются, а в остальном - один в один. Будто в одно время одной кобылицей рождены. У людей такие близнятами зовутся, или двойчатами, а как у коней...

Спешился Илья: негоже со старшим свысока разговаривать.

– Ты уж извини, человече, что сон твой нарушить приходится, - начал он, не зная, как и обратиться.
– А только кроме тебя не к кому. Не по злому умыслу и не в насмешку - по нужде великой. Не подскажешь, горы ли это Сорочинские? Как мне Святогора-богатыря сыскать?

А тот посапывает себе, ровно не слышит.

Вдругорядь обратился Илья - и опять без толку. Что делать? Посмотрел повнимательнее - уж не заколдован ли? Вроде нет. Ткнул осторожненько рукой в плечо, потом посмелее, - будто в камень тычет. Взялся поудобнее, чтоб потрясти, где там! Ни на вершок с места не сдвинул. Вот ведь незадача. Как разбудить богатыря? Принялся в щит свой булавой молотить - шуму много, а все как прежде. Спит богатырь, не просыпается.

Не стерпел Илья, и булавой легонько так по боку. Отскочила булава. Он опять, по первой послабже, а уж потом - со всей дури. Ровно в скалу молотит. И досадно, и смешно стало. Как тут быть?

Огляделся - вода неподалеку поблескивает. Так, ямку заполнила. Не ключевая, конечно, но... Набрал в щит, да всю как есть на богатыря и выплеснул. Коли что, разъясню, как все было, повинюсь, а повинную голову и меч не сечет.

И в самом деле, проняло богатыря. Зафыркал спросонья, - не поймет, что случилось, - бородой замотал, рукой по лицу провел, глянул вправо-влево, на бок повернулся, вставать собирается.

– Ты уж извини, человече...
– начал было Илья, да осекся, чтобы не расхохотаться: больно уж смешно тот выглядел. И так нехорошо поступил, обливши-то...

А богатырь, тем временем, уж и на ноги поднимается. Сейчас все и объяснится. Только вот ведь что непонятно. Покуда лежал - размером с Илью был. А как подниматься начал... То ли он вверх растет, то ли Илья в росте уменьшается. Выше и выше голову задирает, а угнаться не получается. Вон уже и борода где-то в вышине маячит, ровно облако, а прямо перед глазами - сапога изгиб. Как теперь с таким разговаривать, как повиниться, дорогу спросить? Тут в сторону подаваться надо, растопчет невзначай, и не заметит.

Не успел на коня взмахнуть, сверху как будто туча опускается. Черно кругом стало, хоть глаз выколи. Чувствует Илья, оторвало его от земли-матушки и на воздух поднимает, вместе с конем. Хотел было плечами повести - куда там, так сдавило - не продохнуть. Оно, может быть, и к лучшему: кто ж его знает, сколько вниз лететь, коли высвободиться удастся? А потом, - даже и удивиться толком не успел, - оказался не разберешь и где: кругом мягко, темно и что-то справа шевелится. Подается под руками, и на ощупь - ровно холстина грубая. Крикнуть попытался - и крик глохнет, и труха в рот набивается, дышать тяжко. Так и барахтается, молча, не зная, что и поделать. Конь под ним тоже барахтается, нет у него твердой опоры под копытами.

А потом покачивать начало. Справа, за мягким, застонало-заскрипело-заурчало, волны какие-то движутся. Хоть и незавидно положение, в которое Илья угодил, духом все ж таки не упал: не Змей Горыныч, чай, проглотил, а коли нет - так и выберемся. Вверху же, как время прошло, гром грохотать начал. То есть не то, чтобы гроза, а как будто говорят что-то, на два голоса. Один суровый такой, словно укоряет, второй - тоже суровый, но словно оправдывается. Больше же ничего не слышно, а и слышно - не разобрать.

Сколько прошло времени, про то Илье неведомо, только подошло к концу заточение его, потому как мотать из стороны в сторону перестало. Зашумело над головой, опять подхватило, ввысь подняло, на свет ясный выпростало, - аж глазам больно стало. Зажмурился Илья, слышит:

– Встречай, Славяна, мужа дорогого, да гостя незваного. Откуда в местах наших приключился, по какой-такой надобности, ума не приложу. Только посматривай: нравом уж больно дикий; нет, чтобы по-хорошему спросить, так он меня водой облил. Не ровен час, еще чего учудит, с него станется.