Спокойно говорит, а вроде как и насмехается.

– Потешил ты меня, это верно, Одихмантьев сын, птица рахманная, - князь на ноги поднялся, однако ж нетвердо стоит, гнутся колени, сгибаются.
– Только не у меня проси. Сам же сказал, у кого обедал, того и слушаешь... Ты вот что, Илья... Свези-ка ты его во чисто поле, за стены киевские, да и поднеси ему ендову меда крепкого, такого крепкого, чтоб вовек не встал. Ну, а опосля, как воротишься, ступай ко мне в палату пиршественную, за столы накрытые. Там и потолкуем, какую тебе службу назначить.

Повернулся, детские распахнули перед ним двери, он туда и прошел. За ним прочие гурьбой подались, переговариваясь, а то и посмеиваясь.

Не по сердцу Илье поручение княжеское, но делать нечего. Сам привез - самому и разбираться. Не думал, не гадал, что так сложится, ан сложилось. Вздохнул тяжко, взобрался на коня, подобрал поводья.

– Идем...

До ворот недалече, а чем ближе, тем муторней. Соловей идет себе спокойно рядом с лошадью, будто не об нем речь шла. Крики, разговоры, как завидят их люди, прекращаются. Кто прячется, кто исподлобья смотрит, кто с любопытством. Иные, что завалы во дворах разбирают, бросают бревна двигать, на улицу выходят. И тишина такая... такая... Вот как на дне самого глубокого омута, наверное...

Ворота миновали. Глянул Илья вправо-влево, на берег коня направил, к Славутичу, будто надеется услышать что от реки могучей. Неспокойно ему как-то, не чувствует правоты своей. Слово, батюшке данное, некстати припомнилось. Чего, спрашивается, в Киев поволок? Прибил бы в бою, на месте, и вся недолга. Мнилось, соберется народ, выставит он разбойника на позорище, устроят татю суд справедливый, а вышло иначе. Не похоже, чтоб народ тут суд чинил, ишь как ловко богатыри княжеские суматоху утишили. У них не забалуешь. И тут же припомнилось, как подати у них в деревеньке собирали. Совсем гадко стало.

Берег не то чтоб пологий, но и не в обрыв. Спустился Соловей до середины, уселся, на воду смотрит. Спешился Илья, пару шагов сделал, и тоже присел.

– Что, - спрашивает, - не свистеть тебе более по-соловьему, не кричать по-звериному... Вполсвиста тебя князь просил...

Беззлобно так спросил.

– Кабы не твоя стрела, что дух вышибла, было бы в полный свист. А так - вполсвиста и было, - ответил Соловей, не оборачиваясь.

Сидят, молчат.

– Что же мне с тобой делать?
– Илья спрашивает. И самому непонятно, у кого: то ли у себя, то ли у Соловья, то ли у реки...

– Отпусти, Илья, - слышит.
– Отпусти батюшку...

Вздрогнул. Видит - стоит у воды девка, одной рукой косу теребит, а вторая вроде как неживой повисла.

– Отпусти...

Неужто сама река за разбойника заступается? Нет, не река. Лицо-то уж больно знакомое. И рука... Так вот оно что! Вот ты кто оказалась, птица глупая, лебедь черная, перевозчица!..

Будто жаром Илью изнутри опалило. Сколько же зла вы своим ведовством людям понаделали? Вскочил на ноги.

– Отпустить, говоришь? Ну, нет. Полно слезить отцов-матерей, полно вдовить жен молодых, полно сиротить малых детушек!.. Просил у князя ендову в полтора ведра? Так испей до донышка!..

– Отпусти, Илья...

Знакомый какой-то голос, но не девичий. Не перевозчица сказала, он с нее глаз не спускал. Сзади откуда-то. А ну как снова морочит? Соловей сидит, не шелохнется, на воду смотрит... Вот повернется сейчас, да как засвистит. С чего это ты решил, что он вот так запросто ендову примет, князем пожалованную?

– Не замай, Илья, отпусти. Добром ведь просят. Нешто ждешь, пока в ножки поклонятся?

Ухватил рукоять меча, совсем было уже выхватить собрался. Не можется. Не снаружи что препятствует, изнутри. Набрался духу, обернулся. Рот разинул.

Стоят возле его коня богатырского те, кого меньше всего увидеть ожидал. Длинные рубахи чуть выше колена, перехваченные обычной веревкой вместо пояса. Порты до лаптей, онучи. Рубахи и порты серого полотна, недавно тканого; лапти - недавно плетены. Волосы перехвачены незатейливого узора ремешком. Сумы на боку. У парня в руках ореховая палка чуть выше него ростом. У старца за спиной гусли.

– Да неужто Звенислов?..

– А ты думал, небось, - Неждан, в дырах кафтан, на босу ногу топоры, за поясом лапти, по улице бредет, инда звон идет, не мошной звенит, не ключами, а чем звенит, - догадайтесь сами?

Прыснул Васятка, крякнул неодобрительно Боян, отвернулась в сторону девка, мотнул головой Соловей. Плюнул с досады Илья. Хлопнул рукой по рукояти меча. Принесло ведь, окаянного!.. Этот любое дело зубоскальством своим одолеет. Как его только земля носит?..

– Ну что, Илья, так и будем стоять? Отпускай уже. Пусть летят себе. А мы тут пока сядем рядком, да поговорим ладком.