– Ишь ты, прыткий какой. Чтоб разбойника с волхвовицею отпустить? Чтоб они и дальше зло людям чинили?

– А ты сам-то видал, зло это, али с чужого голоса песни поешь?

Призадумался Илья. Вспоминать начал, кто да что рассказывал. Про думки свои, пока по дороге через грязи черные пробирался. И как-то выходит у него, что правда, она на сторону Звенислова склоняется. Все слышанное, сродни крикам базарным: шуму много, а толку чуть. Одни слова пустые - дорогу засел, грабит всех подряд, народишку поубивал. Про засел, это, положим, верно сказано, а вот про остальное... Взял ведь верх над ним, мог живота лишить - ан не лишил. Или девка-перевозчица, дочь его; глянул на нее - стоит, сердешная, косу теребит, ждет, как Илья ими распорядится. Морок навела, запросто могла б с ладьи в воду столкнуть, только б круги пошли, - ан не столкнула. С другой стороны - сам видел, как маковки с теремов послетали. Да разве простой ратай хоромы себе такие отгрохать может?.. Чего далеко ходить - отец его, всю жизнь при земле, а не больно-то разбогател. Вроде просто все - вот тебе две веревочки, велика ли хитрость, узелочек завязать? Не завязывается. И люди хожалые за них просят; кто ж поверит, что они тут за просто так оказались? Им отказать - поперек себя пойти. В долгу он перед ними.

Колеблется Илья, не знает, как правильно. Потом отмахнулся; раз голова не ведает, послушаем сердца. Сел снова на траву, спиной к странникам.

– Ну, раз так... Чего уж там... Пускайте...

– И рады бы, Илья, да не наши они гости. Твои. Тебе и пускать.

Вот привязались!..

– Будь по-вашему. Ступайте, коли просят за вас, - это он Соловью с девкой.
– Только впредь уж не безобразничайте. Не дам спуску, кто бы за вас не вступился.

Поднялся Соловей, медленно, равно нехотя. Не обернулся, не поблагодарил; да что там поблагодарил - слова не сказал. Подошла к нему девка, обняла, прижалась. Постояли так немного, потом взяла она разбойника за руку, рядом с ним встала, к Илье спиной. Мгновение - и не стало их. Лебедь черная и еще какая-то птица, на орла похожая, на их месте стали. Расправили крылья, - у лебеди, видно, одно крыло помято, долетит ли, куда собирается?
– снялись плавно так, полетели, друг рядом с дружкой, куда-то за реку.

Долго смотрел им вслед Илья, пока и точек черных в небе синем видно не стало. Только тут и обнаружил, что на ногах стоит, ладонь возле лба держит. Когда поднялся, и не заметил. Снова присел. Рядом с ним Звенислов пристроился. Боян же с Васяткой спускаться не стали, наверху расположились. Достали по куску хлеба, грызут.

– Не серчай, Илья, что тебе не предлагают, - это Тимоха.
– Тебе еще за столом пиршественным сидеть, всего вволю отведаешь. А нас в палаты княжеские не пускают.

– Это почему же?
– поинтересовался Илья.

– Потому, что слово наше, оно для княжеских ушей не пригодно. Князь - он похвалу любит, чтоб славословили, чтоб никто поперек чего не говорил. Ну да сам вскоре сведаешь...

– Что ж вы меня тогда к князю служить правили?

– Не князю, народу служить. Земле родной. Смекаешь разницу?

– Да уж не дурней некоторых... Ты мне вот что лучше скажи: почему ты за Соловья вступился, Одихмантьева сына, птицу рахманную?

– Чего?
– Тимоха непритворно вылупил глаза от удивления.
– Какой-такой Одихмантьев сын? Будимирович он. Понял? Отца его Будимиром звали. Буди Мир...

Теперь и у Ильи глаза на лоб вылезли. Глядят друг на друга с Тимохой, что два рака. Что там Звенислову видимо, неизвестно, а у Ильи дуб перед глазами, и богатырь рядом с дубом, под облака. Говорит что-то Тимоха, не слышит Илья, когда же очнулся от видения грозного...

– ...семь сыновей у Соловья было, семь дочерей. Только одна и оставалась.

– А остальные где?

– Где, где... Ты, Илья, хоть и справный на вид, ан иногда хуже простеца. Неужто сам не догадываешься?

– Догадываешься, не догадываешься - не в прятки играем. Ты мне вот что скажи. Она, когда меня через реку везла...

Рассказал, что да как было. Поднял Звенислов камешек, повертел в пальцах, подбросил в ладони - метнул в воду. Далеко бросил. Всплеснул камешек, поплыл по течению круг, расходясь в стороны. Вот уж и совсем пропал.

– Была Смородина, да вся вышла. По-другому звать будется. Черниговкой, али еще как... Тебе б Боян лучше моего поведал, ан и я попробую. Смородина, она - не простая река. Она для каждого своя. Ты ведь сам сверху видел, сколько у нее проток да притоков. Для кого-то и Славутич - Смородина. Потому как иным путь по ней - только в одну сторону. На остров, который ты уже дважды видал. Один раз в горах Сорочинских, другой - вот когда на ладье плыл. Потому и сказала тебе перевозчица...

– Погодь, погодь, - Илья даже привстал.
– Выходит, те, кто дорогой этой самой прямоезжей шел, они... того...

– Ну да, - кивнул Звенислов.
– Что же до дороги этой самой... Видел же, по каким местам ее проложили. Гиблые места, глухие, безлюдные. Зато короткая. А другая, хоть и длинная, зато по местам населенным идет, где и торговать сподручнее, и мену вести, и судьбу искать. Вот и забросили эту самую короткую. Не при чем тут, можно сказать, Соловей.

– А ежели забросили, то как же сыновья с дочерьми?..

– Так, что не по нутру силе нездешней, неведомой, чтоб люди счастливо жили. Стремится она разным обличьем на землю нашу проникнуть, свои порядки устроить. Мытьем не удается - катаньем пробует. Заступали ей путь богатыри старые, прежние. Вот и последнего не стало. Сыновья-дочери их заступали, не стало и их. Ваш черед настает, землю нашу беречь...

Охнул Илья про себя. На ладони свои глянул. Это что же выходит, что он сам, вот этими своими руками...

– Ты, да не ты, - Тимоха ровно в голову ему влез.
– Всему на свете свой черед приходит. А уж как приходит - сие дело темное есть. И то сказать, не важно, кому какой срок отпущен, важно - что ты за отведенный срок сделать успеешь и для кого.