– Что творится? Ну, кроме того, что я тебе больше не верю, ничего особенного, все как обычно. – Усмехнулась Лилит, пытаясь вытащить сигарету из пачки.

Левиафан улыбнулся, подошел к столу и выпотрошил всю пачку на стол.

– Ну, знаешь ли, милая, это у нас с тобой взаимно. Моя вера к тебе утрачена еще где-то в декабре. Похоже, что я сохранил доверие к себе на полгода дольше, чем к тебе. А значит все еще не так плохо. Лилит, уже с конца ноября я открываю глаза и обдумываю весь день, пытаясь предугадать, что ты выкинешь сегодня. Я всегда знал, что именно в этот день что-то случится, но что конкретно, ни разу не угадал. Ты хорошенько потрепала мне нервы за все это время, я такого натерпелся, что терпел разве только на войне…

– Ты был на войне?! – удивленно посмотрела на него Лилит, перебив его поток мыслей.

– И не на одной…а, что? – смущенно поинтересовался вампир.

– Зачем? Зачем тебе воевать, если тебе все кругом безразлично? Или тебе захотелось посмотреть, как умирают люди и посмеяться над этим?

Левиафан взглянул на нее хищным взглядом исподлобья и перестал улыбаться. Он нахмурил брови и поджал губы, грозно вздохнув. Лилит стало не по себе от такого пронзительного взгляда.

– Лилит! – мрачно произнес он ее имя и замолчал на пару секунд. – Война – это не то место, куда стоит прийти, чтобы посмеяться, даже для такого циника, как я. Там умирают еще не начавшие жить люди…и умирают они, потому что им сказали это делать. Я еще ничего ужаснее войны не видел. Я видел, как друзья теряют друг друга. Тогда я просто пытался встать на их место, чтобы понять, что они чувствуют, но благодаря тебе я вполне это прочувствовал, даже без войны. Я видел, как матери разрывают себя на части, узнав о том, что сын лежит в гробу, собранный по кускам с горем пополам. Девушки от таких известий просто сходили с ума. Тогда, зная, что возлюбленный пошел на поле смерти, и его шансы вернуться ровны шансам не вернуться, они все равно ждали…Сейчас девушки из армии не могут дождаться…Отцы лежали в окопах рядом с собственными сыновьями. А знаешь, ни один нормальный родитель не захочет увидеть смерть своего ребенка, а на войне это было обычным явлением. В чертовом поле боя проявляются истинные чувства, которые невозможно подделать. Если это любовь медсестры и военного, она будет ползти под пулями, наплевав на свою жизнь, но вытащит его из под огня. Если это предатели и трусы, то они никогда не смогут прикинуться доблестными людьми. Если это дружба, то друзья вставали спиной друг к другу, закрывали глаза и отбивались, но не оставляли друг друга, как люди делают это сейчас, почуяв малейшую опасность. На войне люди не знают страха за себя, но боятся больше никогда не увидеть солнце, которое проклинали до этого. Бояться не почувствовать дождь, от которого прятались под крышами. Боятся больше не увидеть лица, которые всегда хотели видеть, но не понимали этого. И несчастная смерть, которую принуждают забирать души падших, ни в чем неповинных мальчишек. Это смешно, Лилит? Это самый страшный ужас, который только может опуститься на землю. И опустись это сейчас, возможно это будет весело, потому что людям требуется срочная перезагрузка сознания и человеческого мышления, и самого менталитета. А тогда люди были похожи на людей, не только человеческим лицом, но и человеческим нутром. И даже у меня сердце разрывалось от того, что я видел. И картины тех воспоминаний четко стоят перед глазами, с прорисованными до предела деталями. И будь мне полторы тысячи лет, я бы ни когда не смог забыть этого ужаса. Сидя в окопах, рассматривая пролетающие над головой пули и другие снаряды, теряя близких, надежду, жизни, люди пытались еще и шутить. И они продолжали верить. Знаешь, где самая большая и непоколебимая вера? На войне. Великая вера, которая словно камень, которому миллиарды лет. Этот камень никогда не даст трещину. Война не позволит жить без веры, те, кто не верил, умирали мгновенно. И речь идет не о боге, а о вере в себя, в друга и в желание жить. И если хоть что-то из этого подводило, человек терялся и, забывшись, получал пулю…или наступал на мину. Это тоже смешно, Лилит? Матери надо отправить тело, а оно разорванно на сотни кусков, разбросано по полю, а она ждет сына и пишет письма…Смешно? Может безразлично? Нет. Не смешно и не безразлично. На войне нет славы, я пришел туда не ради этого, там только смерть, плач и ужас. Я пошел туда научиться ценить собственную жизнь и дружбу, а приобрел еще много чего. Война, как таковая не несет в себе никого смысла, только сплошные потери и мучения. Как мерзко посылать людей на гибель из-за невозможности договорится языками, из-за идиотской и нелепой задумки покорить весь мир, из-за дикого желания отнять кусок земли. Имея все, хочется еще больше, и никто не думает о настоящей надобности этого, есть простое «я хочу», а ты иди и умри из-за этого, и выхода другого нет, как идти и умирать. Ты думаешь, тогда люди хотели умирать? Вряд ли. Те люди и нынешние – они с разных планет, разных временных пространств. Сейчас герой – это тот, кто не боится показать язык за чьей-то спиной, тогда герой – то было нечто другое, заслуживающее уважения и вечной памяти, которую, судя по всему, возможно сохранить, будучи вечно живым, предварительно побыв на этой войне. Молодежь уже не помнит этого, им это не интересно, они не слушают рассказы о войне. Для них очередной праздник, посвященный какой-либо победе – это всего лишь повод напиться и поваляться в клумбах, в то время как ветераны вспоминают и рыдают. И знаешь, вот это, наверное, еще хуже, чем война. Те, кто на ней был, запомнят это навсегда, до самой смерти. Те, кто на ней не был, они и не видят смысла поддерживать воспоминания других. Они даже не считают нужным быть благодарными за то, что они все-таки еще ходят, дышат, пьют и курят, за то, что они вообще родились. Потому что то, что я видел, сколько людей погибло, и какая жуть начиналась после каждой войны, то шансов родиться было очень мало, а уж выжить – вообще ничтожные. Но кому сейчас какое дело до этого? Поэтому вы все и смеетесь над этим, над чем не стоит смеяться. Сейчас все намного проще. Люди не умеют воевать, они изобрели ядерные и водородные бомбы и ни о чем не беспокоятся. Если раньше война могла длиться на протяжении тридцати, ста, трехстах, то сейчас судьба миллионов может решиться одним нажатием кнопки. Оно может и к лучшему, потому что быстро, практически мгновенно…Обидно только, что эта кнопка не разбирает, кто прав, а кто нет, кто чей друг, где искренняя любовь, и где чья мать и чей отец. Она скосит всех, без разбора, включая животных. И помолились бы вы кому-нибудь, чтобы не дай бог, эта кнопка нажалась. Я тебя уверяю, Лилит, смеяться будет не над кем и не кому, и память хранить тоже. Это будет настоящий фурор в истории человечества, после которого, через несколько миллиардов лет будут собираться доказательства того, что когда-то жила цивилизация идиотов, и они так беспечно и легкомысленно игрались судьбами других, что в итоге доигрались. И вот может быть, они посмеются над вами, если будут умнее и более ответственные, чем вы. А смеяться над историей, над еще не забытым прошлым, над войной, не позволительно никому, разве что только ничего непонимающим психам в сумасшедшем доме.

– Я не об этом сказала… не подумала…не хотела тебя обидеть как-то… – прошептала Лилит, опуская глаза.

Ей стало неудобно и возможно даже стыдно за необдуманно брошенную фразу.

– Я тебе много раз уже говорил, думай, продумай и обдумай прежде чем что-либо сказать или сделать. Это шахматы, Лилит, и если ты не будешь думать, каждый раз тебе будут ставить шах… а когда-нибудь поставят и мат.

17

Неделю спустя Лилит уже не мазала руки. Волдыри подсыхали, представляя собой легкую эрозию, хотя как утверждал Левиафан, все исчезнет, но возможно останутся шрамы в некоторых местах. Разглядывая кожу, Лилит ему не верила и с отчаянием думала, как дальше жить с таким уродством.

Было раннее утро, когда Лилит неожиданно открыла глаза. Все небо было серое, ни намека на лучи солнца. Но птицы уже щебетали.

Лилит хотела есть. Левиафан спал рядом, уткнувшись лицом в подушку. Лилит тихонько встала и пошла вниз, поискать что-нибудь в холодильнике.

На кухне стоял мрак. Слабый свет пробивался сквозь приоткрытые шторы. Лилит открыла холодильник, и яркий свет пал на ее руки. Девушка замерла. Вся красная, не понятной формы кожа, и ничего похожего на восстановление. Она стояла у открытого холодильника и смотрела на ладони, и тело начинало трясти от жалости к самой себе.

На неделю она решилась забыться, не обращать внимания, дать возможность успокоиться разбушевавшимся отношениям, игрища в которых уже зашкаливали за самый далекий и крайний предел. Мягкий, голубоватый свет из холодильника придавал рукам цвет кожи утопленника. Стоя и разглядывая этот кошмар, облаченный в свет, Лилит снова разрыдалась.

– Да не могу я такое простить! – обиженно прошептала она и подбежала к столу.

На подставке лежал тот самый нож с коротким лезвием, которым три недели назад вампир перерезал человеческое горло. Лилит схватила его и понеслась наверх.

Левиафан все также лежал на животе, руки под подушкой и смиренно спал.

Лилит гневно поморщилась и запрыгнула на него сверху, словно на ездовую лошадь. Вампир выпучил глаза, ничего не понимая. Девушка нахмурилась и замахнулась, резко прочертив кровавую полосу на спине.

Левиафан резко перевернулась, и тут же Лилит резанула его по скуле.

– Не могу! – проскулила она, размахивая в разные стороны ножом и нанося немыслимое количество порезов на ангельское лицо Левиафана.

Он так еще и не понял, что происходит. Он чувствовал сумасшедшую боль, пронзающую кожу по всему лицу. Сквозь боль, Левиафан решил хотя бы руки подставить. Лилит без разбору высекала на нем зарубки, как на деревьях в лесу, лицо – так лицо, руки – так руки.

– Да ты что? Обезумила, что ль? – вскрикнул он, наконец, пытаясь поймать ее руку.

Но не тут-то было. Лилит размахивала ножом с такой скоростью, что Левиафан, весь в крови, никак не мог уследить за траекторией ее руки. Плюс, он понимал, что они еще не до конца зажили и болят, и схватить ее за руку – означало появление новой боли, и на следующую ночь ему отрежут голову.

Лилит рыдала, кричала что-то несвязное, но ни на секунду не останавливалась. Наконец Левиафан изловчился и выбил нож из ее рук и она сразу же обмякла, словно из нее изгнали демона, терзающего ее душу. Вампир вскочил и включил свет, а затем оказался у зеркала. Лилит, увидев его, закрыла рукой рот от удивления и неожиданности.

Все лицо было словно залито кровью, практически ни одного целого куска кожи там не было. В крови виднелись раны, широкие и узкие, длинные и короткие. Руки также были в крови и в глубоких хаотичных порезах. Кровавые линии напоминали китайские иероглифы и древние письмена.

Левиафану было тяжело разобраться, то ли он красный от крови, то ли от злости, то ли от всего сразу. Ни один из парезов не начинал зажевать, питая вампира болью, все происходило так медленно и ощутимо, из-за недостатка человеческой крови для собственного восстановления. Лилит, перепугавшись, выбежала из комнаты.