На этом месте я получил телеграмму от брата Анатолия, которую при сем прилагаю. В эту минуту я так расстроен, что не могу писать. Еду сегодня вечером прямо в Петербург.

Через час.

Я значительно успокоился. Бывают несчастия хуже. Кто знает, может быть, все к лучшему? Тем не менее, Вы простите меня, милый друг, если я уже не буду так обстоятельно писать к Вам, как собирался.

Я хотел сказать про Пахульского, что я хотел бы в нем видеть признаки энергии в труде. Конечно, мне, может быть, это только кажется, но я боюсь, как бы не вышел из него человек, вечно готовый к упорному труду, но не имеющий выдержки. Итак, он в настоящую минуту хочет приняться за контрапункт. Пусть примется непременно и, несмотря на скуку, сопряженную с этим занятием, пусть выдержит до конца. Пусть к моему приезду в Неаполь (который, я надеюсь, состоится, хотя в эту минуту меня обуял какой-то неопределенный страх за будущее) он приготовит мне для просмотра побольше этой скучной, но полезной материи. Я бы сам ему высказал мое сомнение в его энергии, если б был уверен, что не ошибаюсь. Я еще недостаточно хорошо знаю его. Дай бог, чтоб у него намерения и приведение их в исполнение шли всегда рядом. Я уверен, что если мое подозрение сколько-нибудь и справедливо, то Ваше влияние спасет его от природного недостатка.

Ах, боже мой! зачем нельзя двигаться с быстротой телеграфической депеши! Как я бы хотел быть теперь уже в Петербурге!

О многом я хотел поговорить с Вами сегодня, милый друг, но, простите, чувствую, что до самого приезда в Петербург, до тех пор, пока не узнаю, в чем дело, не в состоянии написать Вам ничего путного.

Кончаю это письмо выражением моей благодарности к Вам! Но как выразить Вам ее? Лучше я положусь на Вашу проницательность. Я обязан Вам всеми счастливыми минутами жизни, и если нужна будет твердость для перенесения несчастий, то и ее я почерпну в моей дружбе к Вам.

Кончая, я скажу: до свиданья в Неаполе. Хотя я мог бы писания мои взять с собой, но предпочитаю оставить их почте. В том расстройстве, в каком я буду находиться все эти дни, я боюсь потерять рукописи.

А ведь не даром третьего дня я ощутил неопределенное беспокойство!

Ваш благодарный и безгранично любящий Вас

П. Чайковский.

[Браилов]

31 августа 1879 г.

Боже мой, как меня огорчает дурное известие, которое Вы получили, мой милый, бесценный друг, но, пожалуйста, старайтесь успокоиться, ведь это только неприятность, а не несчастие. Для молодого, а главное, одинокого человека не так трудно [переменить] одно место на другое, одну службу на другую. Бог даст, перемелется и будет мука, все устроится, все успокоятся, и не надо расстраивать теперь своего здоровья таким сильным беспокойством. Пожалуйста, милый друг мой, как только узнаете в Петербурге, в чем состоят неприятности для Анатолия Ильича, напишите мне сейчас хоть несколько слов об этом сюда. А главное, дорогой, милый, успокойтесь, все будет хорошо, все делается к лучшему. Вы хотите, вероятно, выехать с почтовым поездом, но, я думаю, Вам будет выгоднее в Киеве пересесть на курьерский, тогда Вы гораздо скорее приедете в Петербург.

Еще раз благодарю Вас горячо, от всего сердца, дорогой мой Петр Ильич, за все счастие, которое Вы мне доставили близким пребыванием около меня, за Вашу дружбу, доброту ко мне, за все, за все. Пусть Вам бог пошлет столько хорошего, сколько Вы мне его доставляете. До свидания в Неаполе, милый, несравненный друг! Всем сердцем горячо и неизменно Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

Пахульский приедет Вас проводить на станцию.

[Сиамаки]

31 августа [1879 г.]

Серенький денек, который мне утром так понравился, обратился в очень грустный осенний дождливый день. Это удваивает мою грусть. Припоминаю, как весело и тепло было у меня на душе, когда я сюда приехал. Вы совершенно правы, друг мой, говоря о случае с братом. Это, конечно, не несчастие, а только неприятность, хотя и очень большая. Но теперь, в эту минуту, для меня мучительнее всего неизвестность. Не могу понять, что могло случиться. В последнем письме он пишет: “По службе все идет ладно; отношения с Муравьевым отличные, дела немного.”! Я так радовался этому известию после всех недоразумений и мелких неприятностей, которые случились в прошлом году. И вдруг отставка!

Тем не менее и в этом случае я вижу, как и в целой массе других за последнее время, какое-то провидение, оберегающее меня от ударов судьбы или, по крайней мере, ослабляющее их. Что бы я теперь выстрадал, если б работа моя была не кончена Не удивительно ли, что огорчительное известие пришло, когда, по крайней мере, у меня никакой другой заботы нет?

А еще я задумываюсь над темным и неопределенным предчувствием, которое в последние дни постоянно преследовало меня. Даже не далее, как сегодня утром, когда я смотрел на ивы и ласточек и наслаждался прелестью мирной картины, что-то говорило мне, что нет прочных радостей. В конце концов, мне остается только радоваться тому, что на меня свалилось не несчастье, а лишь неприятность.

В заключение всего я беспрестанно натыкаюсь на мысль о Вас, мой друг. Что бы я выстрадал и вытерпел, если б покровительствующее мне провидение не послало мне Вас! Господи, скольким я Вам обязан!

Я еду не с почтовым, а с курьерским поездом, и очень досадую, что Ваш посланный приезжал, когда меня не было дома, и не дождался. Я хотел посылать к Вам нарочного, чтобы предупредить Пахульского, что я еду не с почтовым поездом, но Алексей меня успокаивает, говоря, что он объяснил Влад[иславу] Альб[ертовичу], когда я еду. Так как поезд выходит в пять часов утра, то я решился выехать в двенадцать часов и ждать на станции, где можно будет отправить несколько телеграмм и где вообще ждать мне будет не так грустно, как здесь. Уж лучше поскорее перенестись в мир суеты и движения.

Так как Влэд[ислав] Альберт[ович], вероятно, не увидит меня сегодня, то попрошу Вас поклониться ему от меня и поблагодарить за намерение проводить меня. Если Вы сообщили ему высказанную мною сегодня мысль, то я желал бы, чтобы он не сетовал на меня, если я ошибаюсь. Я очень полюбил Пахульского и искренно желаю ему успеха.

Еще раз спасибо Вам за все!

Юлье Карловне почтительный поклон. Милочке тысячу нежностей.

Грустно, грустно, смертельно грустно!

До свиданья.

Ваш П. Чайковский