Как мне жаль бедного Алешу. Для него солдатская служба будет тяжелее, чем для кого-либо другого, но значит уж так на роду написано.

Как идет дело постановки комедии Модеста Ильича? Дай бог успеха. Ужасно мне жаль, что я не услышу Ваших сочинений, дорогой мой. Меня чрезвычайно интересуют и Итальянская фантазия и Струнная серенада. Скоро ли напечатается четырехручное переложение? Из последнего рода сочинений я знаю серенады Фолькманна (fur Streichorchester) [(для струнного оркестра)], и они мне очень нравятся, в особенности одна, d-moll'ная.

Кто же будет петь за Татьяну в Вашем “Евгении Онегине”, Петр Ильич, так как Климентова больна?

Насчет Анатолия Ильича я не могу сказать, что мне его жаль, потому что Вы знаете, Друг мой, что я довольно бесчувственна к такого рода страданиям, но скажу, что меня чрезвычайно удивляет отказ М-еllе Мазуриной. Я нахожу, что Анатолий Ильич для нее великолепная партия, как человек во всех отношениях высшей сферы, чем она, но, видно, именно этого-то она и не умеет понять. Это должно быть та Мазурина, которая выступала на эстраде в светских концертах и была ученицею Шостаковского, а когда я уезжала из Москвы, то она перешла в науку к Николаю Григорьевичу. У нее в позапрошлом году умер отец и оставил состояние четырнадцать миллионов, из коих, по завещанию, назначил жене двести тысяч. двум дочерям по сто тысяч, а все остальное единственному сыну. А дал так мало жене и дочерям потому, что при жизни был ими очень недоволен.

Петр Ильич, отчего Вы не посоветуете Анатолию Ильичу жениться на М-еllе Кондратьевой? Я слышала, что она одна дочь у родителей, следовательно, имеет хорошее состояние, а это, конечно, важная статья, а еще важнее то, что она воспитанием, развитием, нравственными традициями уж, конечно, более равная партия для Анат[олия] Иль[ича], а этот, знаете, буржуазный мир, monde bourgeois, я не люблю его, он неблагонадежен. Но Вы меня не выдавайте, милый друг, перед братом.

Если Вы захотите меня обрадовать несколькими строчками после этого моего письма, то прошу Вас, друг мой, адресовать в Вену, Hotel Metropole.

У нас сделалось холодно, я жмусь и страдаю, только на солнце еще и можно отогреваться. Хочу выехать 2 декабря, в Вене должна быть пятого и пробуду до девятого, а затем в Браилов, куда и прошу Вас, милый друг, адресовать письма. До свидания, мой бесценный. Всем сердцем Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

Петербург,

27 ноября 1880 г.

Сегодня утром приехал в Петербург и спешу хотя немножко побеседовать с Вами, милый, дорогой, лучший друг! Ради бога, не сетуйте на меня, что из Москвы я так мало писал Вам. Жизнь моя там была сущей каторгой. Дошло до того, что от чрезмерного напряжения над своими корректурами у меня опять начались те головные невралгические боли, от которых я так страдал в Каменке. Я уехал, еще далеко не окончивши всего, что должен был сделать. Уехал, чтобы хоть немного отдохнуть и переменить образ жизни. Хочу здесь соблюдать строжайшее инкогнито и кроме самых близких не видать никого. Странное ощущение испытывал я в Москве. Моя любовь к этому старому, милому, несмотря на все недостатки, городу нисколько не уменьшилась, напротив, сделалась острее и сильнее, но приняла какой-то болезненный характер. Мне казалось, что я давно уже умер, что все то, что было прежде, кануло в бездну забвения, что я какой-то совсем другой человек из другого мира и другого времени. Мне трудно словами выразить это ощущение, крайне болезненное и мучительное. Приходилось заглушать эту нравственную боль или усиленной работой или усиленными возлияниями Бахусу. Я прибегал очень широко к этим двум средствам, и в результате крайнее утомление.

Но было несколько отрадных минут. Об одной из них расскажу Вам. Московские директора Муз[ыкального] общ[ества] очень заинтересованы моей литургией, и один из них (Алексеев) дал ее изучить лучшему московскому хору, разумеется, за хорошее вознаграждение. Результатом этого изучения было исполнение моей литургии в зале консерватории на прошлой неделе в пятницу. Хор пел превосходно, и я испытал одну из самых сладких минут моей композиторской карьеры. Все присутствовавшие остались не менее меня довольны, и теперь решено публичное исполнение этой музыки в экстренном концерте М[узыкального] о[бщества]. Таким образом, моя литургия, перенесшая столько гонений, делается, наконец, достоянием публики. Кроме того в этот вечер была сыграна, в виде сюрприза для меня, только что написанная мной в Каменке серенада для струнных инструментов. Эта вещь, которую в настоящее время я считаю лучшим из всего мною написанного, была сыграна профессорами и учениками консерватории очень удовлетворительно и доставила мне тоже немалое удовольствие.

Роман моего брата Анатолия развивается и принимает серьезный характер. Предмет его любви все более и более начинает, по-видимому, склоняться на мольбы и желания его. Я видел эту девушку и действительно нахожу ее очень симпатичной.

Писал ли я Вам, дорогая моя, что “Евгений Онегин” пойдет в Москве при очень хорошей обстановке на Большом театре? Его ставит в свой бенефис Бевиньяни и очень хлопочет, чтобы исполнение было во всех отношениях хорошее. Я радуюсь этому, ибо для меня очень важно разрешение вопроса: может или не может эта опера сделаться репертуарной, т. е. удержаться на сцене? Так как я писал ее не для сцены, то никогда не предпринимал ничего для ее постановки на казенном театре, решивши однако ж не препятствовать ее исполнению, если инициативу возьмут на себя лица из театрального мира. Теперь, следовательно, решится, перейдет ли “Онегин” из частных домов на подмостки театра или останется безраздельным достоянием приватных обществ.

Я остановился здесь в гостинице “Европа”, достал очень тихую и изолированную комнатку и намерен провести в Петербурге пять дней. В четверг утром (4 декабря) хочу быть в Москве, чтобы присутствовать на репетиции концерта, в коем будет играться в первый раз Итальянская фантазия.

Довольно давно я не имел о Вас известий, дорогой друг мой, и немножко начинаю беспокоиться насчет Вашего здоровья. Буду телеграфировать Вам. В половине декабря надеюсь быть в Каменке. Мне очень бы хотелось проехаться куда-нибудь, но благоразумие заставляет отложить заграничное путешествие до января.

Бесконечно Вас любящий

П. Чайковский.

Флоренция,

30 ноября 1880 г.

Милый, дорогой друг! Очень, очень благодарю Вас за внимание к моему здоровью и очень извиняюсь, если причиною предположения о неисправности моего здоровья было мое долгое молчание, но я уже объясняла Вам, милый друг мой, что не знала, куда адресовать, так как долго не знала, отмените ли Вы Ваше намерение теперь ехать за границу.