Я совсем на-чеку оставить Флоренцию, и как мне ни было здесь хорошо, но я все-таки всегда рада возвращению на милую родину, в дорогой мне Браилов, хотя теперь мне предстоят там весьма неприятные действия. Мой браиловский граф слишком увлекся высоким положением своим в Браилове и зарвался за данное ему мною право, так мне предстоит обуздать его и усадить на свое место, а это очень тяжело и как периодическое состояние и как постоянное оскорбление моего идеала-человека.... Одним словом, я мечтаю найти человека, которого нельзя было бы избаловать, и, боже мой, как это трудно найти. Вот так-то и гр. Сципио избаловался, а мне от этого тяжело.

Послезавтра я уезжаю и, если время и здоровье позволят, напишу Вам с дороги, мой несравненный друг, не то уже из Браилова.

Где находится на службе Ваш Алексей, Петр Ильич, и как его адрес?

Как мне жаль, что Вы так тоскуете, мой бесценный. Поезжайте скорее в Каменку, соберемтесь поближе вместе в нашей милой Украине.

Это письмо я опять адресую в Москву, надеюсь, что там оно вернее Вас найдет.... До свидания, мой милый, бесценный друг. Будьте спокойны, веселы, здоровы. Всем сердцем горячо Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

1880 г. декабря начало. Петербург.

С. Петербург.

Милый, дорогой, бесценный друг! Мое пребывание в Петербурге оказалось еще гораздо бедственнее, чем в Москве. Только первые два дня я провел довольно покойно. Затем, побывавши у Направника, я узнал, что по поводу постановки “Орлеанской девы” в театральном мире происходит страшная суматоха. Весной при распределении ролей я назначил партию Иоанны, за неимением других певиц, г-жам Рааб и Макаровой. Между тем явилась новая претендентка на эту роль, а именно, г-жа Каменская, у которой голос хотя и mezzo-sopranо, но такого громадного объема, что она оказалась способною петь и сопранную партию Иоанны. Так как по красоте своего голоса и по фигуре она гораздо более подходит под мои требования, чем две других певицы, то я, конечно, должен был сделать все возможное, чтобы ее назначили главной исполнительницей. Направник посоветовал мне во что бы то ни стало устроить это дело. Между тем г-жи Рааб и Макарова, узнав, что идет речь об отнятии у них роли, уже успели вооружить против меня и Каменской главное театральное начальство. Не буду Вам рассказывать всего, что мне пришлось вытерпеть в улажении этого дела и сколько неприятностей и тяжелых минут я испытал в сношениях с этими людьми. В результате вышло, что я все-таки воспользовался своим законным авторским правом назначать роли, и Каменскую допустили в число исполнительниц Иоанны, однако ж с тем условием, чтобы она не пела на первом представлении. Другое же последствие моих хлопот и бегания по Петербургу было то, что я сильно расстроил себе нервы и вдобавок простудился, вследствие чего вот уже третий день сижу безвыходно в своей комнате и принужден отложить отъезд в Москву, куда я стремился всей душой, чтобы присутствовать на репетициях моей Итальянской фантазии. Вообще могу смело сказать, что давно я не чувствовал себя таким несчастным человеком, как все это время. Я дал себе слово никогда больше не писать опер для петербургской сцены. Какой ужасный этот город! Уж один вечный туман и отсутствие солнца чего стоит! В ту минуту, как я Вам пишу (одиннадцать часов утра), у меня на столе стоят две свечи, несмотря на находящееся вблизи меня окно. Припоминая себя в прошлом году в это самое время в Риме, я чуть не плачу от горя! Не малое значение в моем грустном состоянии, нравственном и физическом, имеет отсутствие моего бедного Алеши!

Надеюсь, что дня через два здоровье позволит мне уехать в Москву и оттуда через несколько дней в Каменку, где надеюсь отдохнуть от всех моих треволнений.

К опере моей все относятся в театре с большим сочувствием, и Направник (дружбе которого я вообще очень много обязан) предсказывает большой успех. Уж самый спор нескольких примадонн есть доказательство интереса к моей опере. Все они находят эту партию очень благодарной и эффектной. Репетиции начнутся на будущей неделе, а постановка состоится в конце января или даже в начале февраля.

Модест читал свою комедию актрисе Савиной и возбудил в слушателях настоящий восторг. Теперь нужно будет представить ее в театральную цензуру и хлопотать о принятии на сцену. Ему, как и мне, предстоит много тяжелых минут в сношениях с театральным начальством. Я надеюсь в скором времени иметь возможность прислать Вам для прочтения эту пьесу.

Простите, дорогой друг, что до сих пор еще не исполнил своего обещания снять с себя портрет для Вас. Я просто не имел для этого ни здесь, ни в Москве ни одной свободной минуты.

Будьте здоровы, дорогая моя! Дай Вам бог благополучно доехать до Вашего милого Браилова!

Безгранично Вас любящий

П. Чайковский.

Вена,

9 декабря 1880 г.

Только сейчас, т. е. 9 декабря, в Вене получила ваше письмо, несравненный, дорогой друг, писанное 27 ноября в Петербурге. Не понимаю. где оно пропадало, сюда мне переслали его из Флоренции. Я послала Вам в Москву два письма после Вашей телеграммы из Петербурга, надеюсь. что Вы их получили, милый друг мой!

Из Вашего письма я вижу, что я немножко поторопилась сказать свое мнение по части ухаживанья Анатолия Ильича, что я, как говорится, носом в чернильницу попала, mais bien entendu [но, конечно,] ведь Вы меня не выдадите перед ним, тем более, что я совсем искренно скажу, что,-конечно, брак есть такое дело, в котором никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Пусть себе с богом женится, все равно скверно будет.

Завтра мы уезжаем из Вены. Я устала ужасно, потому что все время вожусь с покупками, так как возвращаюсь к рождеству, к елке, а в Браилове достать ничего нельзя, зато я надеюсь там отдохнуть....

Не знаю, застанет ли еще мое письмо Вас в Москве, милый друг, потому и не буду распространяться.

Как меня печалят Ваши головные боли. В Москве уж это Бахус виноват в них больше всего. До свидания, мой милый, бесценный друг. Вcем сердцем горячо Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

Москва,

9 декабря 1880 г.

Милый и дорогой друг! Я приехал сюда вчера и нашел здесь два письма Ваши, за которые премного благодарю Вас. Едва я приехал, как мне принесли опять целую кипу корректур. Но прежде того я намерен сделать несколько переделок в партитуре “Орлеанской девы”, на которые заставил меня согласиться Направник. Мне очень это тяжело, но я не могу не внять советам такого честного, правдивого, опытного и очень расположенного ко мне и к моей музыке человека, как Направник. Оба эти дни я просидел прикованный к столу, за работой. До чего устала моя бедная голова, об этом я не могу дать Вам и приблизительного понятия. Остаюсь я здесь до двадцать первого числа. На будущей неделе в понедельник играется мой Второй квартет, в четверг-экстренный концерт Муз[ыкального] общ[ества], на коем будет исполнена моя литургия, а в субботу восьмой концерт Муз[ыкального] общ[ества], в коем Ник[олай] Григ[орьивич] хочет еще раз исполнить мою Итальянскую фантазию, имевшую в последнюю субботу большой успех . Все это меня интересует, да и дел своих я до того времени не успею докончить, так что выеду из Москвы двадцать первого числа и к самой елке приеду в Каменку.