Лишь арьергард М. Нея Наполеон был вынужден предоставить самому себе. Ней вышел из Смоленска 17 ноября, имея под своим началом около 15 тыс. человек, из которых почти половина еще была в строю и готова к бою. К тому моменту корпус Милорадовича расположился поперек дороги ближе к западу. После того как несколько отчаянных попыток прорваться через линии русских 18 ноября провалились, корпус Нея распался, подавляющая часть его личного состава была убита или взята в плен. Благодаря отважному и вдохновенному руководству Нея костяк корпуса в составе 800 человек смог скрыться от русских в лесу, они переправились через Днепр и 20 ноября присоединились к Наполеону в Орше [459] .

Как только наполеоновская армия миновала Кутузова и переправилась через Днепр в районе Орши, основные силы русской армии больше не принимали активного участия в боях в ходе кампании 1812 г. Даже если бы Кутузов и захотел догнать Наполеона, он не смог бы развить ту же скорость, что и отступавшие французы без риска навредить своей армии. Старый фельдмаршал был чрезвычайно рад такому положению вещей. Он рассматривал «сражение» под Красным как свой триумф и доказательство правильности выбранной им стратегии. В руки русских попали более 20 тыс. солдат противника и 200 пушек, еще 10 тыс. французов были убиты при минимальных потерях среди войск Кутузова. Капитан лейб-гвардии Семеновского полка П.П. Пущин добавлял, что после того, как Кутузов во всеуслышание объявил о количестве захваченных орудий, штандартов и пленных, не было «ничего, что могло бы сравниться со всеобщей радостью, которая овладела нами и от которой мы прослезились. Могучее “ура” раздалось и растрогало нашего старого генерала» [460] .

С другой стороны, многие русские военачальники были сильно недовольны результатами сражения, и принц Е. Вюртембергский был в их числе. Он вспоминал, что впервые после Тарутинского лагеря он встретился с Кутузовым в маленькой деревушке между Красным и Оршей. Главнокомандующий знал о разочаровании Вюртембергского и пытался оправдать свою стратегию, сказав следующее: «Вы не отдаете себе отчета в том, что обстоятельства сами по себе сделают больше наших войск. А сами мы не должны прибыть к нашим границам подобно истощенным бродягам» [461] .

Забота Кутузова о своих войсках была вполне оправдана. Хотя за первую половину кампании основные силы армии пострадали меньше, чем авангард Милорадовича, к середине ноября и они испытывали сильное напряжение. Вынужденные идти сами по себе, когда их обоз и артиллерия увязли на проселочных дорогах в глубоком снегу, солдаты начинали страдать от истощения. У многих не было подходящей зимней одежды, поскольку высланные из некоторых губерний обозы, груженные подбитым мехом обмундированием и валенками, прибыли только тогда, когда армия достигла Вильно. Продовольственное снабжение оказалось под угрозой, поскольку передвижные магазины находились в глубоком тылу, а производить реквизиции в Смоленской губернии становилось все труднее. В следующей точке маршрута, Белоруссии, где бои шли более полугода, и где на протяжении всего этого времени земли подвергались разграблению, едва ли было проще. Хуже всего обстояли дела с оказанием медицинской помощи, которая практически сошла на нет в результате постоянных перемещений и чрезвычайной многочисленности больных и раненых. Чиновники, занимавшиеся вопросами медицины, и врачи были рассредоточены вдоль всей линии движения войск: они предпринимали отчаянные попытки организовать временные госпитали и достать медикаменты там, где не было даже гражданской администрации, способной им помочь, а большая часть зданий, пригодных для оборудования их под госпитали, лежала в руинах [462] .

Однако вполне вероятно, что во время разговора с Вюртембергским Кутузов думал о чем-то большем, нежели просто о текущих материальных нуждах своей армии. Он не верил, что интересы России сводились к тому, чтобы нанести поражение Французской империи. Великобритания и Австрия были по меньшей мере столь же «естественными» соперниками России, что и Франция. Более того, даже если бы русские взяли в плен самого Наполеона, что было возможно, хотя и маловероятно, это не стало бы залогом мира и стабильности в Европе. Не нужно было быть провидцем, чтобы понимать: если господству французов придет конец, другие европейские государства вступят в конкурентную борьбу за право обладания тем, что от нее останется. Сложнее было предсказать, какого рода режим мог прийти на смену Наполеону во Франции. От французских пленных Кутузов слышал о попытке государственного переворота, предпринятой генералом К.Ф. Мале с целью отстранения от власти династии Бонапартов и установления республиканского строя. Если судить по событиям, имевшим место в 1790-х гг., французская республика могла была быть чем угодно, только не мирным и стабильным режимом. При неопределенности, царившей в сфере межгосударственных отношений, не приходилось сомневаться лишь в том, что ответственность за отстаивание интересов России ложилась на плечи ее армии, за выживание которой отвечал Кутузов [463] .

К началу ноября большое значение для Кутузова начинало приобретать еще одно обстоятельство. Ему было известно, что, в соответствии с планом Александра I, армия адмирала П.В. Чичагова должна была быть отправлена к Минску и реке Березине с тем, чтобы блокировать отступление Наполеона. Однако такой старый солдат как Кутузов знал также о том, что грандиозные планы, блестяще выглядевшие на бумаге, в условиях военной действительности обычно шли наперекосяк. Именно это имел в виду Клаузевиц, когда в своей знаменитой работе по теории войны писал о «противоречиях», а именно их в зимнюю кампанию 1812 г. было больше, чем когда-либо ранее. В течение всего октября и в первые дни ноября Кутузов не имел четкого представления о перемещениях Чичагова, но был разочарован их кажущейся медлительностью. Однако в тот самый день, когда Наполеон покинул Смоленск, главнокомандующий получил от Чичагова письмо, написанное в Пружанах двенадцатью днями ранее. В этом письме Чичагов подробно описывал, сколь успешно было предпринятое им недавно наступление, и заявлял, что ожидал прибыть в Минск 19 ноября. Ключевое значение Минска определялось тем, что он являлся главным продовольственным складом Наполеона в Белоруссии. Другим важным моментом было его расположение всего в 75 км от Борисова и спасительного моста, по которому наполеоновская армия должна была попытаться пересечь Березину [464] .

Ответ Кутузова был следующим: «С несказанным удовольствием получил я рапорт ваш от 20 октября под № 1790, из которого вижу, что вы надеетесь около 7-го числа [19 ноября по н. с. — Авт.] быть в Минске. Сие движение ваше решить должно несказанно много при нынешних обстоятельствах». Кутузов написал П.X. Витгенштейну, что к 19 ноября Чичагов со своим 45-тысячным войском должен быть всего в 75 км от Березины. Впоследствии он писал Чичагову: «…если генерал Витгенштейн, будучи удержан Виктором и Сен-Сиром, и не был бы в состоянии содействовать вам в поражении неприятеля, то вы, соединенно с генерал-лейтенантом Лидерсом, довольно сильны будете разбить бегущего и теснимого от меня неприятеля, который почти без артиллерии и кавалерии». С А.П. Ермоловым, которого Кутузов назначил командовать своим авангардом, главнокомандующий — по крайней мере так говорили — был более прямолинеен: «Смотри брат, Алексей Петрович, не слишком горячись, поберегай гвардейцев, наше дело сделано, теперь очередь Чичагова» [465] .

С одной стороны, позиция Кутузова — это образец истинного эгоизма и недостатка групповой лояльности, преследовавших высшее командование русской армии: Главнокомандующий знал, что Александр I гораздо выше ценил Чичагова, чем его самого, и был возмущен тем, что в свое время адмирал был послан, чтобы заменить Кутузова на посту главнокомандующего Дунайской армии. С другой стороны, следует принять во внимание возраст Кутузова, а также истощенность на тот момент как его самого, так и его армии. Клаузевиц отмечал следующее: