При упоминании о боге все оглянулись на Недю Недева. Были времена, когда за такие слова могли разогнать всю компанию, мог разразиться скандал, а теперь Недев только улыбался и жевал. То ли не слышал, о чем шла речь, то ли обладал счастливой способностью слышать только то, что ему было по душе.

— Бога нет! — проговорил Свояк. — Кабы он был и дело свое знал, не допустил бы, чтобы надо мной вот уж пятый месяц измывались…

— Минчо! — Свояченица появилась рядом, слегка испуганная его тоном. За долгие годы совместной жизни с этим человеком она знала, что с этого начинаются все его пьяные свары.

— Музыка, танго! — крикнул Йонко мадьярам. — Чего смолкли, народ танцевать хочет!

Басы аккордеона обозначили первые такты танго.

— У танго и у человеческого сердца одинаковый ритм, — сказал Лазаров.

Гости вслушались и уловили этот ритм. У женщин дрогнули плечи, как от прикосновения мужских пальцев, мужчины отпили по глотку, чтобы остудить внезапное волнение, которое мерно постукивало у каждого где-то в глубинах души.

Лазар Лазаров поднялся с места — некоторые решили, что он собирается пригласить кого-нибудь на танго, но он, прихватив свою тарелку, сел напротив молодой жены Дилова. Нынче вечером он впервые увидел ее вблизи, и было заметно, что от ее фигуры, ленивой улыбки пухлых губ, от жара, разлитого в ее зеленоватых глазах, его охватывает какая-то странная истома.

«А что, если я возьму да и приглашу ее?» — подумал он. В молодые годы за ним числились кое-какие победы, но неудач было больше, и он остался холостяком. Теперь он уже избегал женщин, хотя по-прежнему тянуло поговорить о них, и голова была начинена тысячью историй, услышанных или вычитанных из книг. Былое любопытство поугасло, требования возросли, и он все чаще думал о том, что теперь вряд ли встретит существо другого пола, способное завлечь его воображение в манящие просторы любовных утех. А вот сегодня он такое существо встретил.

Он повертел в руке вилку, нарочно выронил ее и, наклонясь, чтобы поднять, осторожно заглянул под скатерть.

По ту сторону стола круглилась в мягких сумерках пара пухлых колен, одно из них слегка подрагивало в такт музыке.

«В этой женщине есть что-то роковое! — подумал Лазар Лазаров. — Недаром этот темный мужик бросил ради нее жену и детей… Вот возьму и приглашу…»

Он представил себе, как выводит ее на истоптанную траву, обнимает за талию, кладет руку на ее мягкую спину и чувствует ладонью ту ложбинку, что начинается у шеи и переходит в другие изгибы и складочки тела. Пусть этот коротконогий дикарь, от которого за километр несет лошадьми и подводами, смотрит. Пускай ворчит и грызет удила. Думал бы вовремя, когда заманивал такую молоденькую… Теперь уже поздно.

Поздно-то поздно, но даже беззубая собака не уступит кости другим собакам. Этот небось кинется с кулаками, чего еще от него ждать… Ему нипочем, что вокруг народ, что сам Недев тут, — кинется, и все, а потом самое мерзкое: пойдут разговоры, что он подрался из-за бабы. «Это какой Лазаров? Который однажды дрался из-за какой-то девки?» Нет уж, спасибо, не на такого напали!.. Лазар Лазаров не полезет в драку из-за девки… У Лазара Лазарова нервы крепкие, он умеет ждать. Если ей такая охота потанцевать, пусть сама его приглашает…

Хорошо бы, пригласила… Конечно, коротконогий потом, дома, все косточки ей пересчитает, но это их семейное дело, пусть сами разбираются. Самое большее, что можно сейчас себе позволить, — это еще раз взглянуть на нее в упор тем настойчивым мужским взглядом, который, точно луч лазера, проникает в женскую душу, и крикнуть: «Приглашают дамы!»

Лазар Лазаров вытянул шею и крикнул.

Недю Недев почувствовал, что им завладевает былое, ребячье желание забраться под стол.

Как и большинство людей в возрасте, он не любил вспоминать детство, но сейчас вдруг вспомнил себя в коротких штанишках, увидел, как он взбегает по ступенькам родительского дома, бежит в дальний угол гостиной и прячется под тяжелый стол орехового дерева, застеленный кремовой скатертью. Почуяв любую опасность, провинившись в чем-то или раздобыв какое-нибудь лакомство, которым не хотел делиться, он забирался под этот стол. За мягкими складками длинной скатерти мерцал желтый таинственный свет, было тепло и тихо, и он мог, затаясь, сидеть там часами, прислушиваясь к звукам, которые окружали снаружи его тайник.

Он родился семимесячным, недоношенным, и неведомые законы природы влекли его к замкнутым уютным пространствам, хотя всю свою сознательную жизнь он стремился эти законы преодолеть. Он бросил, не окончив, старую, буржуазную гимназию, презирая ограниченность ее теорем, формул и определений. Женился на дочери священника, чьи узколобые религиозные взгляды от всей души ненавидел, — и лишь согласился поселиться в двухэтажном доме тестя возле рыночной площади. Общественной деятельностью он тоже занялся для того, чтобы окончательно преодолеть свою внутреннюю скованность, и считал, что преуспел в этом, что победил то давнее мальчишеское желание. Редко-редко, в самые неожиданные минуты, это желание еще давало о себе знать, лениво потягивалось где-то в глубине души и манило его нырнуть под скатерть, чтобы спрятаться от взглядов окружающих.