— Луиза Кларк, — официальным тоном сказал он. — Ты только что сумела покорить моё сердце своей любовью к мясу.

На этот раз они оба не стали сдерживать свой смех. Прямо в голос. Прямо в середине зала ресторана для травоядных.

***

— Мне большой бифштекс с сыром. Без лука и приправ. Мяса побольше, зелени поменьше. И холодное пиво из холодильника, пожалуйста.

— Мне тоже самое, — кивнул Уилл.

Продавец в вагончике — дружелюбный на вид американец с татуировкой дракона на шее — улыбнулся и принял заказ.

— Я немного привередлива, — созналась Лу. — Сестра иногда за глаза зовет меня монархом. Потому что порой я за тоталитарный режим.

Уилл засмеялся. Что-то чистое и искреннее было в ней. Что-то такое, что безмерно притягивало его. Даже против воли, если честно.

У Трейнора была много свиданий. Но каждое, так или иначе, было похоже на предыдущее. Разукрашенные блондинки, нелепые короткие платья. Туфли на высоком каблуке и бездумные глаза. Каждая из них была по-штамповому красива, если это можно было назвать красотой.

Всякий раз эти «девушки» только ждали, когда Уилл расплатиться за ужин, а после сами лезли расплачиваться за вечер, вставая перед ним на колени.

Все они были не теми. Все они были неправильными. Уилл любил только раз, и кончилось это плохо. Любви нет. Её выдумали призрачные тени озлобленных юных дев — дриад или нимф — и разнесли по миру, засовывая в каждую вторую голову.

Но с ней было не так, как с прочими. Луиза была честной. Открытой и доброй. Она, казалось, была той. Она была правильной.

Глядя на неё хотелось улыбаться и смеяться, как ненормальному. Глупо шутить или совершать нелепые выходки.

Только чтобы она улыбнулась в ответ. Потому что её улыбка завораживала. Да и не только она.

Её движения, жесты и мимика — всё притягивало. Она не стеснялась есть при нем свой бифштекс, сидя рядом на лавочке, и рассказывать какую-то бессвязную ерунду, которую он никак не мог понять. Просто слушал.

Потому что хотел слушать. Улыбался и слушал, поедая свою порцию и запивая холодным пивом. И это было больше, чем просто волшебно.

И он за мгновение вспомнил почти всех этих глупых кукол, которые ели низкокалорийный салат за сорок баксов и не доедали, потому что тощие были, как селедки. И одновременно смотрел на эту забавную Кларк.

Тридцать шесть? Брехня. Да ей всего двадцать три можно дать, потому что тепло и свет, который исходил от неё, мог говорить только о том, как она молода душой.

И от этого его тянуло к ней только сильнее.

Они шли вдоль аллеи под сенью широких еловых лап и молчали. Эта тишина так приятно обволакивала всё существо. Они оба уже давно так хорошо себя не чувствовали.

— Я не во всем тебе сознался, Луиза.

Но сказать-то нужно. Тайное. То, что не знал никто, кроме самых близких людей. Промашка. Ошибка молодости, которая вскоре стала смыслом жизни.

— Возможно, на этом всё и закончиться и…

— Ох, дело во мне? Черт. Не надо было про монарха говорить…

— Нет-нет, — остановился Уилл, оборачиваясь к ней.

Она была взволнована. Просто ужас как взволнована. И в свете ночных фонарей её плещущийся в глазах страх выдавал её с головой.

Дурочка. Маленькая, волшебная дурочка. Он уже был в тебя влюблен, просто сам пока не до конца понял.

— Просто у меня есть дочка.

Лу немного растерялась от этих слов. Дочка. Она всегда мечтала иметь дочку. Та бы носилась по дому, заливисто смеялась. С гордостью носила пчелиные колготки, как и она в детстве.

— Ей девять лет. И раз в две недели — по выходным — она проводит время со мной.

Кларк помолчала. Это же здорово, верно? Ребенок. Почему он решил, что это оттолкнет её? Кажется, самое время упомянуть про суррогатную мать. Стоит сказать?

— По-моему, это — здорово.

Не стоит. Не сейчас, чуть позже. Она расскажет, это точно. Только надо подождать. Наверное.

— Правда? — оживился Уилл. — А у тебя есть дети?

Трейнор так облегченно выдохнул, словно только что вытащил свой скелет из шкафа, позволяя себе быть окончательно открытым. Чего не скажешь про Лу.

— Я… Никогда не была замужем…

Уилл остановился, поворачиваясь к ней, и аккуратно приобнял за плечи. Посмотрел в глаза. Такие большие, черт возьми. Такие чистые и открытые. Живые.