***

Моя мать, Бондаренко Анна Антоновна, родилась 28 ноября 1927 в с. Майорщина Пирятинского

района Полтавской области. Имела двух братьев – Николая и Михаила. Ее мать (а, следовательно, моя бабушка) Клавдия была из довольно зажиточной семьи: в приданое родители ей дали не

только корову, но и пару лошадей. Однако семейная жизнь у нее не сложилось: муж оказался

гулякой и мотом.

После развода молодая женщина осталась с тремя детьми. А тут – голод 1933 года. Выжили, по

воспоминаниям моей матери, благодаря корове, которую, кстати, держали в доме, рядом с собой: боялись, что ночью кормилицу украдут.

В середине 30-х бабка, забрав с собой мою мать и Николая и оставив маленького Михаила с

бывшим мужем, двинулась на Пирятин. За деньги, вырученные за корову, купила на Заречье

небольшую избушку. Перебиваясь случайными заработками – стирала у евреев, полола людям

огороды – отправила дочку в школу (брат не захотел) и та успела до войны закончить семь

классов. Кстати, всю жизнь она очень гордилась похвальной грамотой за хорошие успехи.

А еще часто вспоминала, какой вкусной была печеная тыква, что его мать давала в школу. И как

не имея терпения дождаться перерыва, украдкой совала руку под парту и пальцем отковыривали

толику той бедняцкой роскоши.

После того, как немцы оставили Пирятин, мать училась на портниху, однако работы по

специальности для полусироты не нашлось, вот и прибилась к кирпичному заводу (производство

на нем небезосновательно считалось тягчайшим и наихуже оплачиваемым).

Да, во время войны сгорела их избушка. Некоторое время перебивались в землянке, которую сами

и вырыли.

***

Трудилась мать, как сама горько шутила, «старшей куда пошлют». А поскольку даже такой

работы не хватало, то должна ...где-то подрабатывать. А где? Выход один – что-то перепродать.

Однако не думайте, что тот вынужден «бизнес» имел сходство с нынешним посредничеством.

Нет!

Два примера.

Первый. Мать с бабкой с латаными-перелатаными мешками попутным транспортом добираются в

соседний, богатый мелом, район. Накапывают, сколько могут на плечах утащить. И – домой. А

потом носят это добро на базар, где пытаются продать стаканами (на большее у народа не хватало

денег).

Второй. Мать с отцом, одолжив денег или собрав свои последние, покупают мешок картошки.

Вечерами перетирают теркой в корыто. Ждут, когда на дне осядет крахмал. Собирают. И так

несколько раз, стирая пальцы в кровь. Далее крахмал мать пытается сбыть на базаре – опять

стаканами.

Помню, как она не плакала – рыдала, когда, по дороге из торжища, через дыру в кармане (не

имела клочка, чтобы ее залатать) потеряла 100 граммов масла. Как возвращалась несколько раз, надеясь тот, без малейшего преувеличения, дефицит и деликатес найти. Где там, повезло кому-то, а не ей!

***

Еще одна архипроблема, которую приходилось решать, – чем согревать комнату, хоть и наемную, зимой? Топлива – не сыщешь, а если бы и появлялось, то не что было приобрести. Выход –

единственный: каждую свободную минуту мать в рваных резиновых сапогах шла на болото, где

резала тростник и лозу, складывали их в охапки, а затем на спине тащила домой.

И хорошо еще, когда на дворе было тепло или хотя бы относительно тепло. А если уже

подмораживало, и вода покрывалась тонким слоем льда? Все равно шла. Теряя последнее

здоровье...

***

Самое страшное впечатление детства. Историю родителям рассказывал дядя Антон, а ему – якобы

свидетель произошедшего.

Итак, послевоенные годы. Вагон поезда. Неимоверная теснота. Тут же – разнокалиберные мешки, берестяные коробки, кошелки, авоськи. В одной из пассажирских ячеек возникает шум. У

женщины исчезли из кармана деньги. Только что были и – нет.

Мужчина в рабочей спецовке подает голос:

– Вон тот тип их у тебя вытащил! И минуты не прошло…

– А ты видел? – спрашивает обвиненный.

– Видел! – подтверждает работяга. – Я еще хотел об этом сказать да не успел