– Ну, так больше не увидишь, – молодчик выхватывает из кармана опасную бритву и проводит по

глазам попутчика.

И бросается вон из вагона, выпрыгнув на ходу.

«Я держал в руках сверток с сельдью, – говорил свидетель дяде Антону, – так он у меня из рук

выскользнул. Затоптали потом».

***

Родители снимают угол у четы Прокопенко на Прилуцком шляху. Хаты в этом месте

располагаются по обе стороны на изрядном возвышении, так что сама дорога находится как бы в

длинном рву. В дождливую погоду она превращается едва не в реку, а уж грязи… Зато зимой

ребятня, улучая безопасный момент (машины и даже подводы – крайне редки), спускается с обоих

сторон вниз кто на чем – санях, самодельных лыжах, «дугах», коньках-снегирях, а то и просто на

подошвах собственной обуви. Весело!

И тут – огромнейшая личная радость. Мне, 6-летнему шкету, еще не пошедшему в школу, родители купили санки. Особенно меня свели с ума планочки сиденья – каждая выкрашена в

другой цвет.

Отец, видя мое нетерпение, привязывает веревку, чтобы тягать средство передвижения, и я

стремглав мчусь на улицу. Как назло, там – никого, так что похвастаться чудо-обновкой не перед

кем. Весь в расстроенных чувствах сажусь на санки и стремглав – аж дух захватывает! – лечу вниз.

Но что это? Я еще не вылетел на проезжую часть, как увидел грузовик, выезжающий из-за холма

слева. Мы быстро сближаемся. Затормозить ногами я не успеваю. Водитель, между тем, резко

выкручивает руль. Мгновенье и колесо бьет по задней части моих новых санок. Красивые

разноцветные планки измельченной радугой разлетаются по снегу. Но главное – я не только жив, но и невредим. Что и констатируют шофер с отцом, быстро нашедшие общий язык и

определившие виновного.

Увы, моих веселых санок так никто из ребят и не увидел – уже на следующий день отец, удалив

остатки магазинных планок, присобачил на их место кусок широкой некрашеной доски. И среди

своих самодельных собратьев мои сани если и выделялись, то только полозьями.

***

Ежедневно мать вставала в четыре утра: нужно было протопить в доме и приготовить скудный

завтрак. Тростник или лоза сгорали мгновенно, почти не давая тепла. Поэтому еду приходилось

готовить на керосиновой лампе. Принцип ее работы ничем не отличался от той, которая давала

свет, только у нее не один, а три фитиля, и они гораздо шире.

Ждать, пока кастрюля закипит на мизерном огне, приходилось едва ли не часами. А на работу, когда она была, надо идти на восемь. Вот поднималась спозаранок, в сущности, никогда не

высыпаясь.

***

Из рассказа матери, девчушкой пережившей войну в захваченном фашистами Пирятине. К ним на

постой, как и во многие хаты, определили оккупантов. Ими оказались не немцы, а мадьяры.

В отличие от украинцев, буквально пухнущих от голода, захватчики питались сытно. Со стола не

исчезали консервы, масло, сахар, не говоря уже о галетах и хлебе.

В тот раз постояльцы явились с огромным куском сала. Нарезали хлеба, почистили принесенный с

собою лук. Начали привычную трапезу. А потом, о чем-то посовещавшись друг с другом, позвали

хозяйку – мою бабушку:

– Матка, матка!

Та вынырнула из сеней, где что-то делала.

– Ты нам…, – требовали чего-то мадьяры, но понять их ей никак не удавалось.

Так продолжалось добрых пять минут, пока один из непрошеных гостей не сообразил, показывая

пальцем на стол:

– Матка, цыбулькин брат!!!

Бабушка сразу же сообразила: речь – о чесноке, который срочно – что не удивительно –

потребовался непрошенным гостям к салу.

***

А еще мать была жутко принципиальной. Когда через десятилетия она случайно встретила своего

отца и тот, заговорив первым, изъявил желание увидеть, как она живет, она наотрез ему отказала.

***

У матери, сколько себя помню, очень болела голова. В такие периоды (а повторялись они

ежемесячно, а то чаще) страдалица не только не могла встать с постели, но даже не могла есть.

Даже если насильно пыталась что-то отправить в желудок, ее тут же рвало. От этих усилий