(мышцы напрягались!) голова «раскалывалась» с еще большей силой.

Мешали даже часы (сначала это были «ходики», а позже – будильник) и их или останавливали, или выносили в другую комнату.

Так что я еще подростком знал все лекарства «от головы», которые появлялись в местной аптеке.

Аскофен, цитрамон, ацетилсалициловую кислоту, пирамидон т.д. носил едва ли не полными

карманами (к счастью, таблетки тогда стоили копейки). А мать их пригоршнями ела.

Где-то под 50 так болеть голова перестала. Да появился ревматоидный полиартрит – болезнь, которую не умели (да и не умеют!) лечить.

К тому времени я уже был взрослым, путешествовал по миру и имел возможность доставать

дефицитные лекарства. Теперь она употребляла их – начиная с вольтарена с ибобруфеном и

заканчивая уколами преднизолона в суставы.

Помогло ли это или нет, никто не скажет. Однако, превозмогая боль, мать еще пожила...

***

Я – второклассник. Зима. Будильника в доме нет, время измеряют ходики, гирю которых нужно

каждый вечер подтягивать. Это – обязанность отца.

У матери она – куда сложнее: лечь спать примерно в 23.00 и проснуться в 4.00, чтобы разжечь

плиту (дрова + уголь), приготовить завтрак и к началу восьмого, подняв нас с отцом, накормить

горяченьким. Да, мне еще нужно сварганить обед в школу.

Само собой, каждая ночь у матери – не позавидуешь. Иногда, по ее рассказам, вскакивала к

ходикам каждые полчаса, дабы убедиться, что еще не проспала и, следовательно, еще можно

прикорнуть.

В то утро, как обычно, в начале восьмого подняла меня. И, как обычно, мне жутко хотелось спать.

Но делать нечего: поел, дособрал ранец и ушел грызть гранит школьной науки.

Едва вышел за калитку, почувствовал – что-то не так. Но что, понять не мог. Пока не пробрел

снегом с полкилометра. Ага, да ведь темень – просто жуткая. Еще и оттого, что …не светится ни

одно окно на улице. Стало страшно. И я повернул назад.

– Ты чего? Забыл что-то?! – удивилась мать.

– Нет, не забыл.

– А чего тогда вернулся?!

– Там очень темно. И никого нигде не видно. Мне страшно идти…

Мать подошла к окну, выглянула. Потом внимательно присмотрелась к ходикам на стене.

– Как же я так ошиблась?!! – развела руками. – Ладно, раздевайся и ложись досыпать!

Оказалось, спросонок мать поднялась хозяйничать не в 4.00, а в 2.00. Соответственно, и в школу

меня отправила посреди ночи.

***

У бабы Клавдии я провел, пожалуй, половину детства. Что помнится?

Интересуюсь, глядя на вечернюю звездную россыпь:

– А что это такое?

Она:

– Там, наверху, ходит боженька и ножичком протыкает в небе дырочки, чтобы нам здесь, ночью, хоть немного было светлее.

В другой раз летним утром бабушка послала меня открыть ставень. Привычно распахнул одну

половинку, взялся за вторую. И … испуганно закричал. Откуда-то сверху на меня бросилось что-

то живое и ужасно безобразное, да еще вцепилось в верхний край трусов (я был только в них). Я

причитал минуты три, пока не приковыляла больше, чем я, перепуганная старушка. За ней

подошел и мужчина, у которого, при отсутствии собственного жилья, она с сыном Николаем

снимала времянку.

Старшие быстро установили «лицо» виновника кутерьмы – это была летучая мышь, которую я

видел впервые в жизни. Да еще у себя едва не на голом пупе!

Между прочим, оторвать рукокрылое млекопитающее удалось лишь с помощью ...щипцов (о

защитниках животных тогда никто не слышал).

Помню, как она на последние копейки купила мне щедро иллюстрированную книгу «Конек-

горбунок», пришедшеюся мне по вкусу, оставшись, не исключено, на день-два без хлеба.

Жизнь бабушка провела в нищете. Коня и корову, как я писал, прогулял непутевый муж.

Батрачество. Война. Землянка. Отсутствие для людей ее возраста хоть какой-нибудь работы.

Плела из цветной бумаги цветы и пыталась их продавать (кому они нужны, когда у народа на еду

не хватает?) А еще, как я уже писал, на стакан сбывала мел и крахмал.

Сын, а мой дядя, Николай тяжело работал на кирпичном заводе, но не разминался с рюмкой, поэтому с деньгами у них всегда было туго. Мыкали горе по съемным углам: сначала в переулке