Уходить мне не хотелось.

– Куда? В гостиницу? Кто меня там ждет? Кому я нужен? — Я был здорово пьян. По счету уплачено точно. Без чая. (Единственный в жизни раз. ) Хотелось взять билет и уехать в тайгу. Но в тайгу билеты не продавались.

От невеселых дум меня оторвал голос официантки.

– Что, доктор, загрустил? Небось, новичок у нас? Куда тебе нужно? В гостиницу?

– Безошибочно!

– Кофе хочешь? Настоящий.

– Заметано.

Кофе взбодрил. Настроение осталось.

– Еще?

– Давай.

Я сидел в полумраке. Зал опустел. Только официантки, переругиваясь, собирали посуду. Музыканты и шуты, зачехлив аппаратуру, расположились в зале. Ужинать. За все уплачено. Ушедшими гостями. Громкий хохот, сальности, звон бокалов. Захотелось встать, вытащить кольт 12 калибра... Здоровенные детины, заросшие верблюжьей колючкой, пьяные за чужой счет, довольные тем, что не надо строить БАМ, мерзнуть в палатках, укрощать стихии, чувствовали себя королями паркета, хозяевами страны, прожигателями, дельцами. Рубашки с американской символикой, джинсы, нетрудовые доходы, добровольно и даже с поклоном вложенные в сальные ладони в конце бала за трижды повторенную “Мясоедовскую”. Сколько нужно иметь цинизма, забыть совесть и стыд, загнать в потемки все, что есть в человеке святого, чтобы спокойно опустить в карман заработанные потом и кровью пришедших из длительного тяжелейшего плавания моряков. Деньги не пахнут? Пахнут. Иногда от них расползается зловоние. Нечистая трешка дает метастазы, постепенно разъедая понятие нравственности, общественной морали. “За что боролись?” За сытость чванливых мерзавцев? За дефицит? За блат, за связи? Коррупцию? Равнодушие?

Дуэли отменены. Жизнь подонка охраняется, государством.

Требовать продолжения банкета не приходилось.

– Молодой человек. Я приглашаю вас в гости. На кофе.

Рядом стояла миниатюрная женщина. “Стройная, не склонная к полноте”.

– Черт возьми! Ведь слишком рано... Вы мне напоминаете Дюймовочку. Наоборот. Та в цветах и в белом, вы - в черном и в кабаке.

– Не надо колючек. Вы не правы. Мужчина не должен избивать слабых.

– Единственное, с чем я согласен за сегодняшний день. Я провожу вас, хотя я сам, кажется, в защитники не гожусь. Нуждаюсь в поддержке слабых. Вы согласны идти пешком?

— Это не в соседней подворотне. Я живу далеко.

– Не важно, согласны?

– Хорошо.

Владивосток укладывался в постели. Редкие такси с зелеными огоньками проносились мимо. Яркая россыпь огней. Редкие прохожие. Басовитая ленивая перекличка буксиров. Запах моря. Лязг буферов на железной дороге. Равнодушные витрины в обработке местных дизайнеров.

– Почему Вы пригласили меня к себе? Скука? Деньги нужны? Муж в море? Эритроциты бесятся?

Д’Артаньян пронзил бы подобного кавалера шпагой. Нет. Избил бы палкой.

– Не обижайте слабых. Я не проститутка. Извиняю Вас только потому, что Вы сегодня сами избиты. Вы глупый мальчишка. И упрямый. Уберите иголки. Вас никто не хочет кушать. Лбом не надо стучать в закрытую дверь. Надо просто узнать шифр.

– Золотой ключик? Не верю в Буратино. Хотя и красиво. От него вся душа в занозах. Да и души-то нет. Я не прав?

– Не знаю. Хотите, я расскажу Вам свою историю?

– Я не из жалостливых.

– А я и не ищу в Вас сочувствия. Для себя повторю. Мой муж моряком был. Механиком. Говорили, очень способным. Технику любил с детства. Морем бредил. Двенадцать лет пахал. Сначала на “рыбаках”, затем “дедом” на танкере в ДВ пароходстве. Благодарности. Грамоты. Встали в Дальзавод на ремонт. Первый помощник “посоветовал” включить в ремонтные ведомости мебельные работы по изготовлению гостиного и кухонного гарнитуров. Стоимость заказов – в корпусные работы. “Дед” отказался категорически. Через полгода – аттестация. Политически близорук, безынициативен, работоспособность низкая. Подписи: капитан, первый помощник. Ярлык приклеен, не отмыться. Полтора года хождений по бюрократическому лабиринту ничего не дали. Везде тупик.. Стена. Муж запил. От безысходности. Через полгода стал алкоголиком. Я не смогла помочь. Никак! Развелись. Он живет дома у родителей. Я с дочкой.

– А что же коллектив?

– Те, кто знал мужа, перед ремонтом ушли на другие суда. Экипаж сменился. Да и кому охота на рожон лезть. Своя рубашка ближе к телу.

– Печальная история.

– Не столь уж большая редкость на флоте. Здесь надо нос по ветру держать. Ведь на судне капитан – и исполком, и райком, и милиция. Не поспоришь. Честным людям всегда было трудно.

В управление кадров я попал только через десять суток. Подполковник, избитый верхним начальством, захлебывался слюной:

– Где вы пропадали? Флот на ушах стоит. Все давно убыли в части.

– Я обдумывал ваше предложение насчет авиации.

– Ну и...?

– Прошу направить меня на надводные корабли.

— ...Хорошо.

В голосе подполковника зазвучало что-то наподобие уважения. Пусть и под давлением, пусть и в силу независящих от него обстоятельств, подполковник вынужден был сдаться, боясь, что лейтенант снова исчезнет на неделю. Доказывай потом, что не горбатый.

И, наконец, предписание на руках. На эскадру надводных кораблей. Конкретный корабль будет назван только эскадренным кадровиком. Предстояло еще одно распределение. Хорошего от него ждать не приходилось: все врачи уже распределены, должности заняты. Боевые корабли не будут ждать своего поклонника, так как, естественно, должны быть укомплектованы в первую очередь.

Максимум, на что можно было надеяться – старый эсминец, доживающий свои последние дни на приколе, или, еще хуже, вспомогательная “баржа”. Так думал я, стоя в очереди за билетом в Тихоокеанский или, как выразился стоящий рядом офицер, в Техас.

В комфортабельном автобусе выехали за город. Справа и слева потянулись живописные сопки, покрытые лиственным лесом с кривыми, как будто измученными в детстве рахитом деревьями. Яркая сочная зелень, знойное небо, необычность пейзажа создавали на душе настроение праздничности, прогоняли томительные минуты встречи с подполковником отдела кадров. Горизонт снова был чист, безоблачен. Вот только мысли о заброшенном эсминце тревожили.