И это не говоря об остальных следах веселой жизни. Раздевая и одевая Гарри каждый день, Эггзи насчитал двадцать ножевых и пять огнестрельных ранений, без учета всякой экзотики, вроде ожогов и прочих шрамов, природы которых он даже определить не мог.

У Гарри Харта была однажды другая жизнь, чересчур увлекательная и удивительно долгая, если Эггзи хотя бы примерно правильно представлял себе, чем занимался Гарри Харт.

Может, Гарри был копом. А потом что-то случилось, и Эггзи догадывался, что.

Наверное, на земле не осталось ни одного живого человека, которому не о чем было бы сожалеть. Разве что дети, дети не поддались общему безумию.

Эггзи не очень любил вспоминать, чем занимался сам год назад, в один погожий июльский денек, и решил, что Гарри, наверное, тоже.

Но никто не запрещал ему наблюдать и запоминать.

В доме Гарри не было оружия, не было полицейской формы, знаков отличия, даже значка и удостоверения.

Ну, если бы такая жизнь привела Эггзи к такому финалу, он бы тоже постарался избавиться от болезненных напоминаний о ней. В теории.

Другое дело, Гарри. Он мог жаловаться на неудобства, на погоду, на запахи и звуки, он вообще обожал пожаловаться, но он никогда не жаловался на свою участь. Если он и жалел, то никак этого не демонстрировал.

Может, смирился.

Эггзи знал себя, он сам не привязывался к вещам, потому что отлично знал, как они легко уходят и приходят, но единственное вещественное напоминание в его жизни не было связано ни с чем положительным.

У него была медаль покойного отца, глядя на которую, можно было всегда вспомнить, что папа не вернется домой. Что Рождество — нихрена не праздник. Что звонок в дверь — это по определению хуевый знак. Что чужой мужик в доме ничего хорошего не обозначает. Последнее правило вообще поражало своим постоянством.

Но Эггзи никогда не пытался забыть.

И если он не ошибся в Гарри, Гарри тоже не стал бы пытаться.

Так что идею с копом Эггзи отмел спустя неделю.

Эггзи отложил в сторону пухлую медицинскую карту и заглянул в опустевший кофейник. Гарри был противопоказан кофе, поэтому Эггзи пил растворимую бурду, чтобы не дразнить его запахом варящегося напитка. Он сам не знал, зачем проявляет подобную деликатность, не ожидал ее от себя, и объяснять себе тоже не торопился.

Гарри и так на него дурно влиял.

Эггзи фыркнул и пошел на кухню, чтобы заварить себе еще.

Он планировал засидеться допоздна. Гарри отбыл ко сну уже три часа назад, но Эггзи здорово сомневался, что этого достаточно. Разведку лучше было проводить тогда, когда Гарри уснет наверняка.

Эггзи не испытывал дискомфорта, входя туда, где его не ждали.

Никогда.

Однако проникновение на чужую территорию никогда не было настолько… личным.

В вооруженном ограблении не было столько интимности, сколько во взломе чьей-то истории. За закрытыми дверями его не ждали трофеи, которые можно было продать и озолотиться.

Всего лишь чужое грязное белье, секреты и вещи, на которые Гарри не хотел смотреть по каким-то причинам. Эггзи здорово сомневался, что домработница бы не управилась с тремя дополнительными запертыми комнатами в огромном доме.

Первая дверь, узкая и маленькая, как дверь кладовой, за лестницей на первом этаже, была загорожена придвинутой тумбой. Эггзи знал этот вид ловушек, где вся суть была не в замке, а именно в предмете, который ни в коем случае нельзя перемещать. Присев, он увидел тонкий до прозрачности провод, тянущийся от одной из ножек тумбы к стене. Эггзи медленно выдохнул.

В доме не было камер, или не было заметных простому человеку камер.

Эггзи зачем-то огляделся, прежде чем перерезать провод.

Ничего не произошло, не раздалось ни звука, ни заверещавшей сигнализации, ни писка охранной системы, ничего. Эггзи медленно выдохнул и плавно сдвинул тумбочку в сторону.

Замок взламывался шпилькой, и это было слишком просто.

За дверью обнаружилась маленькая аккуратная уборная. Эггзи застыл, рассматривая поблескивающий в полумраке унитаз и белеющую раковину. В узкое окно под потолком проникал тусклый свет уличного фонаря. Эггзи нашарил рядом с собой выключатель.

Он чуть не заорал, когда встретился взглядом с собакой, неподвижно лежащей на полке прямо над унитазом. Эггзи перевел дыхание.

Псина не двигалась, изучая непрошенного гостя пустыми стеклянными глазами.

Эггзи шагнул вперед и протянул руку, медленно провел пальцами по шерсти, почесал между ушей.

На табличке под псиной значилось: «Мистер Пиклз».

— Привет, мистер Пиклз, — пробормотал Эггзи, оглядываясь по сторонам. Все стены, от панелей до потолка, были часто увешаны рамками, под пыльными стеклами замерли приколотые булавками бабочки.