Шрифт:
Маргарет. Говори! Говори! Я чувствую, как моя душа воскресает от твоих слов, как мое здоровье возвращается от твоего дыхания... Я говорила сегодня, что только одно может спасти меня... Я уже не надеялась, и вот ты! Не будем терять времени, будем жить, моя жизнь ускользает, но я остановлю ее на лету... Но скажи, скажи мне еще раз, что ты любишь меня!
Арман. Да, люблю, Маргарет, вся жизнь моя принадлежит тебе... Что с тобой, Маргарет? Ты бледнеешь?!
Маргарет (приходя в себя). Не бойся, друг мой! Ты не знаешь, я всегда была... упадок сил... Но это быстро проходит. Смотри, я улыбаюсь. Я полна сил, все хорошо... Это - порыв к жизни!
Арман. Ты дрожишь...
Маргарет. Ничего, ничего!
Арман. Боже мой, Боже мой! Скорее за доктором!
Маргарет. Но если твое возвращение не спасло меня, то ничто не спасет... Рано или поздно человек должен умереть от того, чем он жил. Я жила любовью и умираю от любви.
Арман. Не говори так, Маргарет. Ты будешь жить, ты должна жить.
Маргарет. Я умру, и у тебя останется обо мне чистая память... При жизни всегда будут пятна на моей любви... Поверь мне... Поверь, умирать нетрудно... Никогда не было так хорошо...
М. Осторожно целует родное лицо:
– Ты великая! Ты бессмертная! Ты вечная! Вечная!!!
– Орет: Сигизмунд! Кого хоронишь, каналья!!! Иди сюда и смотри и запоминай: перед тобой Актриса! Смотри и запоминай!
– Зиночка, простите меня... я... я... никогда больше, - лепетал старый еврей, прижимая к груди скрипку.
Актриса молчала, слушала штормовое сердце М., а тот требовал:
– Сигизмунд! Золотой! Что-нибудь... великое!..
– О! Для вас таки!.. Я... я...
– Что-нибудь... прозрачное... с синевой... вечное... как молодая осень...
И заиграла скрипка. И под ее звуки медленно танцуют двое, он и она, великий режиссер и великая актриса.
– И никого нет, - говорит она.
– Нет?
– переспрашивает он. И кричит: - Эй-е-е-е!
– Эй-е-е-е!
– Она тоже кричит.
– Эй-е-е-е!
– И в глубине, на огромном полотнище, проявляется ТЕНЬ, своими очертаниями напоминающая известный портрет - рука вождя приподнята в приветствии, и кажется, над миром навис карающий, безжалостный меч.
– Эй-е-е-е!
– И зажигаются, вспыхивают яркие тысячегранные огни. ТЕНЬ на полотнище начинает точно плавиться.
– Эй-е-е-е!
– И сцена заполняется актерами Первого революционного театра.
И играет скрипка, и в ее звуках - голоса эпохи, прекрасной, яростной и трагической.
И еще в этой эпохе звенит колокольчик - это М. несет колокольчик над собой и актерами, словно окропляя себя и их звуками:
дзинь дзинь дзинь дзинь дзинь дзинь
дзинь дзинь дзинь дзинь дзинь
дзинь дзинь дзинь дзинь
дзинь дзинь дзинь
дзинь дзинь
дзинь
д
з
и
н
ь
между землей и небом
на высоте горизонта
пространства вольного власть
выстрел
точно подзатыльник
и он упал
но еще жил
жил
и быть может поэтому так счастливо сучил ногами по тяжелому полу камеры следственного изолятора агонизируя в бурлящей эмбриональной волне испражнения крови оргазма и памяти.
Уже потом, после всего случившегося, я, анализируя события, попытался понять, в чем же была наша ошибка, которая привела к трагической развязке.
Ошибки не было. Была бессмысленная, запрограммированная на исполнение смертного приговора работа чудовищного механизма разваливающейся власти.
Но тогда мы жили настоящим и, наивные, верили в то, что расположение звезд на небосклоне будет для нас благоприятным.
Мы договорились с Цавой, что он появится тотчас же, как прояснит окончательно вопрос о денежном вознаграждении, а также вопрос о посещении убийцы Кулешова.
Дни шли-шли-шли, как прохожие по тротуарам. Потом наступил ноябрь с дождиком, мелочившимся в окна. Я лежал на тахте и привычно смотрел на экран телевизора, где разворачивались исторические события: к Дому Союзов стекалась серая, как сель, толпа моих соотечественников, чтобы попрощаться с выдающимся политическим деятелем эпохи попрыгуньи, хохотуньи и любительницы молоденьких палок-скалок А. Б. П.
И зазвонил телефон. У меня дурная привычка поднимать трубку даже в скорбные для всего человечества часы.
– Это я, - сказал Цава.
– Ты знаешь новость?
– Знаю.
– Откуда?
– удивился.
– Смотрю телевизор.
– А-а-а!
– понял Цава.
– Новость моя куда неприятнее.
– Что такое?
– Наш-то человечек дуба дал!
– Как это?
– растерялся я.
– Обыкновенно: в ящик сыграл, козел.
– Не богохуйствуй!
– Не буду, но приеду.