– Дома пасечник, - сузив глаза прошептал Тимур.

И загрохотал кулаком в ворота. Створки пошли ходуном, словно в них ударили тараном.

– Э, пасечник, открывай. Парамон. Или как там его зовут?

– Прекрати.

– Не слышит же. Парамон. Ау.

– Тимур. Перестань.

– Пасечник. К тебе гости.

И только после третьего раза послышались чьи-то лёгкие шаги.

– Иду, иду, - произнёс из-за ворот быстрый голос прервавшего свои дела человека.

В воротах распахнулась калитка. Порог её переступил босоногий худощавый старик, переживший человеческий век. Нет сомнений, это был пасечник, хоть и сильно изменившийся с тех пор, как Фёдор Маркович видел его в последний раз в детстве.

На обветренном загорелом лице выступали кустистые ватные брови. Впалые щёки покрывал иней седой бороды. Одет он был в мешковатые, песочного цвета штаны и линялую оливковую рубашку, свободную для высохшего его тела. Вокруг головы выгоревшая некогда красная косынка из-под которой выбивались белые космы.

Прикрывая глаза изогнутым козырьком жилистой ладошки, пасечник посмотрел сперва на Тимура. Вот что не изменилось в нём. Взгляд льдистых глаз под насупленными бровями, как и прежде пронизывал насквозь.

– Ты шумишь?

Тимур нахлобучился и стал вдруг выглядеть как нашкодивший сорванец, не знающий куда подевать руки.

Затем старик перевёл взгляд и на него самого.

– А, Федя. Здравствуй

Ничего себе. Как легко спустя столько лет пасечник признал его.

– Здравствуйте, Парамон Константинович.

– Давно тебя ждал. Молодец, что зашёл.

– Да я по делу, знаете ли...

Заготовленные слова куда-то повелители из головы.

– Знаю. Всё знаю. Да ты проходи. Чего тут стоять на улице? Чаем угощу. Пока самовар горячий.

Пасечник повернулся спиной.

– И этого захвати с собой охламона.

Фёдор Маркович посмотрел на Тимура. Похоже, пасечник произвёл на него такое неизгладимое впечатление, что тот позабыл про своё желание немедленно грохнуть проклятого старикана. Пришлось взглядом делать внушение. Тимур проверил пистолет во внутреннем кармане пиджака, показывая, что он в порядке.

– Не понял кто тут кому стрелу забивал?
– шепнул он.
– Это он нам что-ли предъяву сейчас выставлять будет?

Вошли во двор. Собаки у пасечника никогда не водилось. И вообще не было никакой живности, кроме пчёл. Возле дощатого сарая стоял прислонённый к стене старый велосипед с большими тонкими колёсами. Пахло скошенной травой, что сушилась рассыпанная по двору тонким слоем. По дровнице прыгала белка, проводила их любопытным взглядом.

– В дом заходите. По ступенечкам осторожней. Крутые они у меня. Выстроил скворечник, а теперь на старости и не рад прыгать туда-сюда.

Однако сам просто вспорхнул по лестнице. Гостям подъём дался гораздо труднее. Фёдор Маркович ощутил заколотившееся сердце. Тимур громко сопел.

– Парамон Константинович, выслушайте, пожалуйста. Мы представлем...

– Выслушаю. Вы только проходите. Проходите. Не стойте в сенях.

И Фёдор Маркович следом за Тимуром шагнул в своё прошлое. Вот она, та самая комната. Знакомый запах трав, дерева и старой бумаги. Всё та же нехитрая обстановка. Посередине круглый стол, накрытый матерчатой скатертью с потерявшими цвет васильками. На столе самовар, сверху императорской короной водружён заварочный чайник и вокруг будто фрейлины три белые чашки на блюдечках. Седыми кавалерами возле стола табуреты. Вдоль одной стены самодельный шкаф с дверцами - раньше его не было. Вдоль остальных стен по-прежнему стопки книг. На письменном столе вместо книги лежала раскрытая тетрадь и рядом с ней ручка.

Всё как прежде вроде бы и всё не так. Просто теперь комната уже не кажется такой огромной и на всём лежит печать неумолимого времени. Ну, а что говорить, прошло без малого сорок лет. Он уже и сам прочитал многие из этих книг, а про другие точно знает, что не станет их читать никогда.

– Смотри. Ровно. Три.

Тимур пихал его в бок и делал глаза, показывая на приготовленные как по заказу три чашки. Натюрморт этот крепко поразил его сознание. Похоже он поплыл окончательно. Выражение лица у него стало совершенно по детски растерянным.

– Садитесь. Садитесь. Не стойте.

Пасечник гостеприимно суетился, поглядывая на каждого из них поочерёдно сверкающим взглядом, казавшимся то строгим, то наоборот проказливым, и сбивая этим ещё более с толку. Что происходит? Может спустить Тимура с цепи?

Фёдор Маркович подошёл к окну. Вид из него открывался великолепный. В этом месте река уходила излучиной вдаль. На лугу видны были домики ульев. Попытался пересчитать, но быстро сбился. Вроде бы не менее трёх десятков. Скосил глаза на тетрадь. Что он там пишет? Не разобрать. По листам как будто прошлись муравьи, обмакнув свои лапки в чернила. Никак мемуары задумал оставить?