Шрифт:
— А как же Крайний Север, Сибирь?
— Мерзлота от моих нуклеотидов спасет. Но север будут обрабатывать ядерными боезарядами. Температура подскочит. Плюс мутагенный фактор, как себя искусственные вирусы поведут, непонятно. Риск слишком велик.
Лера отняла у него ладони, прижала их к щекам.
— Ты прилетел спасать меня, а кто будет тебя спасать, Антон? И что ты мне предлагаешь? Мы за границу, ты на север. Я тебя не увижу больше, так?
Тут он разозлился:
— А ты и не должна была меня больше видеть! Я пять лет держался от тебя на расстоянии. Ты меня держала. Ты же не хотела, чтобы я остался!
— Пять лет назад я не знала, чего я хотела.
— Зато теперь, сюрприз, никому не интересно, чего мы хотим! — он почти кричал. — Мы сейчас с тобой встанем, повернемся друг к другу спинами и пойдем каждый в свою сторону. Ты спасать свою семью, я свою. Через неделю ты даже позвонить мне не сможешь, так меня засекретят. Игры кончились. Будет война.
Она не плакала, но ее лицо вдруг исказилось. Губы задрожали.
— Я ждала тебя все пять лет, — сказала она. — Всегда ждала.
«Игры кончились, — сказали оба голоса хором. — Ты проиграл».
— Ты ждала. А я пришел только сейчас. Сказать тебе, что все кончилось. Все кончилось, Лера. Мы были уверены, что впереди вечность. Что у нас однажды будет выбор.
— Мы ошибались?
— Ошибались. Выбора нет. И вечности у нас нет. Лера, Лерка, — он сжал ее плечи, глубоко, до боли погружая пальцы в тело. — Лера моя. Моя…
И прежде чем с ее губ сорвались слова, после которых он не сможет уйти, Антон оттолкнул ее, вскочил. Бросился к выходу из сквера, изо всех сил стараясь не обернуться.
Он боялся увидеть ее, одинокую, сжавшуюся на скамейке. Боялся показывать ей слезы на своем лице.
«Нет жалости во мне, — повторял он на ходу. — Нет жалости во мне, а значит, я не зверь». Хотелось выть.
Рядом с ним в самолете сел молодой человек спортивного телосложения. Блеснул командирскими часами отечественного производства, подкрутил стрелки на час назад.
— Вам привет от Астафьева, — сказал он. — Тише, тише, Антон Михайлович, не вставайте. Давайте уже без глупостей. Наделали вы их достаточно. Улетели без предупреждения, всполошили всех.
— Быстро вы работаете, — сказал Антон.
Страха не было. В грудной клетке воцарилась гулкая пустота.
— Стараемся, — молодой человек кивнул на окошко. — Смотрите, пошел все-таки дождик. Ну, ни разу не было, чтобы я в Питер прилетел и дождя не было.
— Та лужа никак не высыхала, — сказал Антон. — Пришлось залить ее асфальтом.
— Что вы сказали?
— Ничего, — он отвернулся к иллюминатору. — Мысли вслух.
Он смотрел и смотрел на мокрую взлетную полосу, не обращая внимания на отвлекающую болтовню своего нового спутника, на испуганное бормотание голосов в голове. Дождь превратился в ливень, в темные струи, которые будут хлестать взлетную полосу следующие семьдесят два часа.
А потом на нее упадут первые бомбы.
Расселл Д. Джонс
Богомол и орхидея
Таможенник, наверное, в десятый раз перечитывал мое разрешение. Только подумать, какой ответственный человек!
Единственным ориентиром на его невыразительной физиономии были аккуратно подстриженные усы, лоснившиеся от пота. Время от времени таможенник доставал очередную салфетку, вытирал лицо и, не глядя, бросал влажный белый комочек куда-то под стол, видимо, в мусорник. Но так как лоб и щеки тоже вспотели, то на усы салфетки уже не хватало, и они продолжали поблескивать, словно шерсть мокрого зверька.
На коробке с салфетками было написано «Тропическое утро», но таможенник благоухал пятновыводителем и жареной картошкой с кетчупом. Возможно, под «тропическим утром» подразумевался цвет. Или тактильные ощущения?
— Поня-атно, — пропыхтел таможенник и оценивающе взглянул на меня.
Я вежливо улыбнулся.
— Может быть, достаточно? — не выдержал мой сопровождающий, лейтенант Нортон, полноватый, нервный и заметно расстроенный по причине подпорченного отпуска чиновник. Пусть его отпуск длился три месяца и был, по сути, остатком двухлетней командировки, лейтенант все равно был недоволен, поскольку распланировал каждый свободный день. Надеюсь, он не оставил самое приятное напоследок…
Здесь нет моей вины — я не причина, я объект. Нортону не повезло: из всех, кто находился в тот период в Метрополии, он оказался самым исполнительным и ответственным. И он постоянно жаловался, что положительные качества в который раз сыграли с ним злую шутку.
«Конечно, какому-нибудь обалдую никогда не поручат ничего серьезного! Поэтому обалдуи загорают на пляже, а я!..» — с горечью восклицал он и после паузы косился в мою сторону. Я сдерживался и молчал. Потому что стоило мне открыть рот, я бы не удержался и кинул шутку насчет пляжа.