— Рита, — ответил он размягчение — Если уж каяться, то до конца. И я скажу все! Да, на другой день я осуждал вас за этот крик. А сейчас я полжизни бы отдал, чтобы не было того вашего крика.

Откинув голову, она расслабленно засмеялась:

— Видите, как нам хорошо теперь. Попиваем кофеек и каемся. Весьма удобная позиция. Это называется бунтующий конформизм, как сказал бы наш с вами любимый Камю.

— Да, да, я давно хотел, можно сказать, решающий вопрос, моя проблема номер один — вот она! — так ли мы живем?

— Разумеется, не так, — бесшабашно ответила она, продолжая смеяться податливым смехом. — Вот покаемся еще немножко, очистимся — и снова будем продолжать жить не так.

Он не поддержал ее смеха, да и она смеялась не очень убедительно, а под конец своих слов и вовсе сделалась серьезной. Маргарите Александровне в этот момент казалось, что на нее снизошла минута просветления и высшего понимания и что с этой минуты она станет чище, светлее и отныне минута эта навсегда останется с нею. И Сухарев чувствовал нечто похожее, во всяком случае, очень близкое к чувствам Риты. Прямо скажем, оба благополучно преодолели первую стадию — бичевания и уже приготавливались вступить в следующую стадию — гармонического улучшения.

— Неужто в нас на самом деле не осталось ничего святого? — кротко воскликнула Маргарита Александровна, и руки ее взметнулись, как два горестных крыла.

Сухарев отвечал печально и тихо:

— С нами наше прошлое. Разве оно не свято для нас. Я жил с сознанием вины. А нынче день моего освобождения. А Володя? Разве он не святое для нас? Он ничего не успел. Не открыл закона, не написал великого стихотворения.

— Он успел только умереть, — завершила она, тревожно озираясь по сторонам. — Где же закон? Где его закон?

— И потому не осквернил свое будущее, — глухо отозвался Сухарев, но ведь и это было правдой, пусть даже ее частицей.

Вот и добрались они до решающих выводов, слишком обязывающим сделался разговор. Только Сухарев все более умиротворялся, Маргарита же Александровна взвинчивалась, не замечая того.

— Он умер человеком, — настойчиво повторила она. — Они все были людьми.

— А ты кого хочешь, мальчика или девочку?

— Я хочу девочку, такую, как ты. И чтобы она так же крепко целовала меня.

— Нет, я серьезно: ты кого хочешь?

— Честно? Я спать хочу. Давай поспим еще хоть сто минут, потом снова проснемся. И снова вместе.

— Бедненький, я никак не даю тебе выспаться… Ты сам меня заговорил, сказал, что будешь открывать закон. Я и развесила уши. Хорошо бы не расставаться. Знаешь, о чем я мечтаю?

— Не имею ни малейшего…

— Мечтаю, чтобы нам завернуться друг в друга.

— Внимание, ты открыла закон заворачивания, я выведу формулу. Сколько там времени?

— Не скажу. Еще темно. Так где же твои законы? Покажи мне их.

— Кому они нужны? Я открою свой закон по дороге в родной блиндаж. Это будет обратный закон. Накрой меня шинелью, холодновато.

— Не накрою, я ищу твой закон. Ага, вот он! Попался! Если бы знал, как я всегда тебя жду. Верно, оттого и такая жадная с тобой, чтобы ты был только моим, всегда моим, вот тут моим и тут моим. Хочу завернуться в тебя, хочешь?

— Слушай, ну давай покемарим немножко, ну хоть десять минуток, дай мне кусочек шинели.

— А вот и не дам, ни даже ни одной минуточки. Как ты можешь спать, когда кончается наш подарок?

— У нас еще вагон времени…

— Ну разумеется. Время всегда есть, пока оно не кончилось. Просто я тебя перебила. Ждала и видела.

— Что ты там видела?

— Вот что я видела. Вот как я ждала. Поверни голову.

— Я сплю.

— Ах так! Нахал! Ну тогда берегись. А еще вот так! Хорошо я тебя жду? Ну хорошо?

— Терпимо.

— А если вот так? Ну что?

— Можно повторить.

— Ха-ха, очнулся. Прижмись ко мне. Крепче.

— Бесстыжая…

— Так, значит, я бесстыжая, для тебя бесстыжая?

— Конечно: разбудила. А ну скидавай свое кимоно. Иди сюда.

— Что это? Где я? Что со мною?

— Ты со мною. Разве ты не мечтала?

— А ты?

— И я с тобой. Мы оба вместе, теперь уж навсегда вместе.

— Молчи, молчи. Я сама скажу…

— Слушай, на каком мы свете? Где мой кисет? Сейчас сверну. Ты говорила: еще темно. А может быть: уже темно?