— Он заслужил это, — говорит Трис, не понимая причины такого нервозного состояния подруги. Кристина и сама не понимает природу ее волнения. И пока совсем не хочет об этом думать.

— Я знаю. — Девушка хмурит лоб и бросает взгляд на стул, на котором сидел Юрай — тот ушел тренироваться, удостоверившись, что с подругой точно все хорошо. — Просто трое на одного — разве это честно? Я не желаю ему смерти.

— А разве верно и правильно бить девушку? К тому же, твои переломы еще не зажили до конца. — Возмущается Трис. — Неужели ты жалеешь его?

Кристина недобро смотрит на подругу.

— Нет, я его не жалею, — тихо произносит она, прячет собственное лицо в своих раскрытых ладонях. — Просто… — Кристина запинается. Что просто? Она не знает. Не знает, почему волнуется, почему переживает. Это ведь Эрик. Эрик, черт возьми. Он бил ее, унижал, называл ничтожной и слабой. Но она видела его боль. Она видела что-то запретное, словно прикоснулась к его душе. И это не дает Кристине покоя. — Это несправедливо, Трис.

Подруга молчит, не возражает. Трис кажется, что говорить сейчас с Кристиной бесполезно, пусто, глухо.

— Отдыхай, — произносит она. — Я пойду. У меня есть дела.

— Да, конечно, — кивает брюнетка и пытается слабо улыбнуться. Кристине не кажется, что это выходит удачно.

Когда Трис покидает ее палату, Кристина смотрит на дверь. Черная. Как и все в этой фракции. Слишком черная. Она будто напоминает о боли. С тех пор, как девушка выбрала Бесстрашие, боль стала неотъемлемым спутником ее жизни. Своя боль, чужая боль — не важно. Она просто была. Иногда Кристине казалось, что это чувство забралось к ней под кожу, срослось с клетками, стало частью организма. Может так оно и было.

Кристина не хочет больше боли. Это жестоко. Это бесчеловечно. Девушка именует себя дурой, когда свешивает ноги с больничной койки. Она найдет Четыре, Уилла, Эдварда и Эрика и остановит это. Никто не будет страдать из-за нее. Даже Эрик.

Кристине все еще больно идти — тело ноет и саднит. Но на завтра это уже пройдет. Останутся лишь цветы синяков на коже. Но и они со временем сойдут. Кэм осматривал ее руку. Сказал, что все обошлось, она повреждена слабо — ей вовремя вернули кости на место. Спасибо за это Эрику. Какая ирония.

Девушка толкает дверь лазарета и замирает на пороге. У Эрика разбито лицо. Нижняя губа рассечена, бровь порвана — такого знакомого кольца на ней нет, под глазом наливается фиолетовый синяк, нос смотрится несколько неестественно — его необходимо вправить, как и челюсть. Кристина невольно делает шаг назад, впуская Четыре и Эдварда в палату. Эрик потерял сознание. Его тело скрыто одеждой, но девушка знает, что он избит. Избит сильно. Кристина прикладывает ладонь ко рту, наблюдая, как парни небрежно мешком бросают Эрика на одну из коек.

— Зачем вы так? — Тихо спрашивает она.

— За тем, чтобы он больше не подходил к тебе.

— Он избил меня за дело, — говорит Кристина. Зачем ты это делаешь? Зачем заступаешься за него? Зачем? Брюнетка не понимает сама себя. Все из-за гребаного страха? Все из-за него? Лучше бы она никогда не видела этой картины, что режет ей сознание до сих пор и заставляет невольно задаваться вопросом о том, кто такой Эрик на самом деле и что же он пережил. Нет. Нельзя. Не там копаешь, девочка.

— Плевать. Он просто не должен был этого делать. — Отрезает Четыре и покидает палату. Кристина смотрит на Эдварда, тот жмет плечами и тоже уходит.

Кэм появляется быстро. Он осматривает Кристину и отпускает ее, советуя поспать в собственной комнате. Девушка рассеянно кивает в ответ.

Пока она бредет по коридорам Ямы, то думает о том, что с ней что-то не так. Что-то повредилось внутри нее, если ей становится интересен Эрик, его мысли, его прошлое. Это так или нет? Кристина не любит жестокость. В Бесстрашии слишком много крови и боли. Иногда ей кажется, что чересчур. Эта фракция защитников, а не садистов. Кто-то явно просчитался, создавая ее. Кто-то там, наверху, ошибся. Создал не верный бастион рыцарей в коже, а тюремную камеру, где правит жестокость. Кристина понимает, что Бесстрашие ненатурально, вывернуто наизнанку.

Четыре как-то говорил неофитам, что суть любого Бесстрашного состоит в том, чтобы защищать Чикаго, быть примером мужества и доблести. Кристина же ощущает лишь желчь и горечь, людскую кислоту по венам. И девушку от этого тошнит. Мир лицемерен. Но она — не лицемерка. И даже Эрику она не желает той жестокости, что царит во фракции, ставшей для нее домом. Наверное, это ненормально. Но Кристина не может ничего с собой поделать.

Когда наступает ночь, девушка возвращается в палату. Это глупо и абсурдно, совершенно алогично. Но ей хочется поговорить с Эриком. Поговорить о тренировках, о том, что с ней самой будет в дальнейшем. Она четко помнит наказ Макса — месяц на восстановление, иначе она может приветствовать жизнь афракционера. Эти слова гулом раздаются в ее голове. На кону ее жизнь. И халатно к ней Кристина относиться не собирается.