Голос, лишенный музыкальных способностей, звучит нараспев, хрипловато.

–Солнышко село, звезды горят,

Завтра настанет утро опять…

Мелодия отдается каждым новым звуком и словом глубоко внутри меня. В памяти всплывает луг, Рута, белые полевые цветы… Это было так давно и так недавно.

–Тут ласковый ветер. Тут травы, как пух.

И шелест ракиты ласкает твой слух.

Кто мог знать слова песни, кроме меня и маленькой девочки? Рута. Это она пришла забрать меня, чтобы сопроводить в лучший мир.

– Пусть снятся тебе расчудесные сны,

Пусть вестником счастья станут они.

Нет, голос слишком низкий – мужской. Ладонь слишком грубая, а пальцы длинные. Знать слова может только тот, кто их слышал… На арене с Рутой мы были одни…

– Глазки устали. Ты их закрой.

Буду хранить я твой покой.

Нет. Я пела ее дважды. Тогда, на поляне, и в самые светлые дни, проведенные на Играх, в пещере… Когда Питу было совсем плохо. Когда жар полностью овладел им. Невольно я напевала эту мелодию, боясь той участи, на которую была обречена Рута.

– Все беды и боли ночь унесет.

Растает туман, когда солнце взойдет.

Пит.

Глаза привыкают к яркому дневному свету не сразу. Он будто раскаленной кочергой выжигает мне глаза. Тело обретает контроль, и я уже могу пошевелить пальцами рук и ног. Моя комната: кровать, шкаф, прикроватный столик, стулья.

Кто-то резко отдернул руку от моих пальцев, будто обжегшись. Я вспомнила о присутствии незваного гостя.

– Привет, – сухим, неестественным голосом говорю я.

Пит широко улыбается.

– Привет.

– Давно я здесь?

– Три дня. До этого момента ты не приходила в себя.

– Где меня нашли?

На лбу Пита появляются морщинки недовольства.

– На крыльце. Ты пролежала под дождем практически всю ночь. Тебя нашел Хеймитч. Мы боялись, что у тебя воспаление легких, но все обошлось. Жар долго не спадал, но сегодня ты выглядишь намного лучше.

Он отчеканивал слова быстро и четко – так бывало, когда он очень злился.

– Мне звонил Плутарх…

– Предлагал выступить на Играх в роли ментора? – спрашивает Пит.

Бессознательно киваю потому, что с каждым новым словом теряю все больше сил.

– Мне тоже.

– И что ты будешь делать?

– Поеду.

Я обомлела. Как он может так просто возвращаться туда, где из него сделали монстра? Бесчувственного переродка? Где искалечили и заставили возненавидеть меня?

– Не удивляйся, Китнисс, – улыбается Пит. – Мы с тобой допустили то, за что теперь отвечают дети капитолийских беженцев. Я не допущу, чтобы они так просто сдались. Если у меня есть возможность, я обучу их всему, что знаю и умею сам.

– А если…

– Приступы? Да, знаю, вероятность того, что они будут преследовать меня во время тренировок, велика, но я не могу всю жизнь бояться. Не могу сидеть и смотреть на то, что делает Койн, Китнисс.

– Мне страшно, Пит.

– Мне тоже, – честно признается он.

В этот момент мне кажется, что передо мной настоящий Пит. Без тени злобы и ненависти. Хотя я больше не замечала бесконечной любви ко мне, он относился ко мне более чем снисходительно.

Он подает мокрую повязку и укладывает мне на лоб – озноб спадает полностью, и я ощущаю, как на смену тягучей темноты приходит настоящий сладкий сон.

Когда я зеваю, Пит только усмехается:

– Тебе нужно поспать.

– Мне опять будут сниться кошмары. Лучше вообще без сна, чем так…

– Я останусь здесь, и, возможно, кошмары меня испугаются.

Говорит со мной как с ребенком, но у меня нет сил, чтобы возразить ему. Теперь я понимаю, чего испугаются кошмары: темных, фиолетовых синяков под его лазурными глазами; уставший и безжизненный вид. Возможно, он даже переживал за меня? Сидел у кровати и напевал что-то? Его тембр так похож на отцовский… Он думает, я его не слышала – это даже к лучшему.

На руках у меня главный козырь против Пита Мелларка — Мальчика с хлебом, которого я считала неуязвимым.

С этими мыслями я проваливаюсь в умиротворенный сон.

========== Глава 5 : Пекарня. ==========

Утро наступило раньше обычного. От того, наверное, что сон не прерывался кровавыми кошмарами, криками и необоснованными слезами. Я шумно выдыхаю и с радостью обнаруживаю, что голова лишилась той тяжести лихорадки, которую я испытывала вечером. Меня переполняет пугливое неизбежное счастье, но оно, как и многое хорошее в моей жизни, кратковременно.