В закатных лучах уходящего солнца небо отдает розовинкой. Где-то со стороны леса надвигается гроза. Смешиваясь при этом с чистым голубовато-оранжевым небом, свинцовые тучи выглядят пугающе. Молния расчертила полосу небосвода. Все это так непривычно после моего долгого заточения, что, когда вслед молнии приходит гром, меня передергивает.

– Китнисс, – слышу я знакомый голос.

Пит. Он спокойным шагом доходит до меня и останавливается в полуметре, боясь подойти ближе.

– Да?

– Я подумал, тебе будет интересно узнать, что твои вещи из Тринадцатого у меня.

– По-моему, моих вещей там не осталось. Койн позаботилась бы об этом.

– Да, если бы успела туда раньше, чем я.

Он протягивает мне свою ладонь. Что-то серебрится в его руках – золотистая кайма, огибающая миниатюрную птичку, которая привела к войне. В клюве она держит стрелу – символ Солнца, победы и бесстрашия. Я не узнаю брошь. Теперь, она будто чужая мне, но Пит не сдается. Он без лишних вопросов подходит ближе и подкалывает ее к воротнику моей ветровки.

– Сойка-пересмешница, – выдавливаю я.

– Да. Еще осталась втулка и жемчужина. Я верну их завтра, просто забыл взять их с собой. Зачем они тебе?

Втулка. Она спасла нам жизнь на арене. Жемчужина – та самая, которую подарил мне Пит, являлась моим талисманом, который находился со мной во времена всех кровопролитных боев. Наверняка нынешний Пит Мелларк понятия не имел ценности сокровища, которое сберег.

– Спасибо.

– И знаешь, Китнисс, – неожиданно его голос становится серьезным, – я понял, почему Хеймитч не спрятал альбом.

Я выжидающе смотрю на него, ожидая продолжения.

– Все это время он помогал нам, как мог, и мы никогда не задумывались, что Хеймитч может быть слабым. Возможно, его прошлое настолько глубоко засело в нем, что это не дает ему спокойно жить. Он захотел, чтобы мы двигались дальше, закрывая глаза на потери. Чтобы жили ради них, а не ложились рядом с ними. Этот альбом – повод стать сильнее, сберегая в памяти тех, кого уже нет рядом…

Слова отдаются в душе болью, но осознание того, что он прав, приходит быстрее слез. Я не посмею заплакать, я не имею на это права.

– Сойка-пересмешница должна быть сильной, – неожиданно говорит он.

Его лицо озаряет вымученная победная улыбка, которую он отыграл у переродка, ненавидящего меня и глумящегося внутри него.

Он прощается и возвращается в апартаменты Хеймитча. Теперь я понимаю, почему он не может вернуться в свой дом. Там слишком много меня, семьи, воспоминаний, которые бы вызвали у него новый приступ. Он держался молодцом, но не мог скрыть того, как тяжело ему это дается.

Пит Мелларк, парень-табу, открылся мне со старой его доброй проницательностью. И теперь после слов «табу» в его кличке мне хочется поставить знак вопроса.

========== Глава 3 : Звонок ==========

Наверное, с выводами я все-таки поспешила. Едва переступив порог собственного дома, я чувствую, какой тяжестью от него веет. Расческа Прим, забытые во время бомбардировки ленты, сломанный отцовский лук, мамины порченые травы, кусок иссиня-черного угля, подаренный Гейлом, будто кричали о моем полном одиночестве. А теперь ко всему комплекту вещей-воспоминаний добавилась еще и брошь сойки.

Я просто её ненавидела. Сколько людей погибло за эту несчастную безделушку? Сколько может погибнуть теперь? Мне не верится, что именно я была Сойкой-пересмешницей. Кажется, это было столетие назад, в другой, не особо удавшейся жизни, которую мне разрешили переиграть.

Сейчас в дверь постучится Гейл, кинется ко мне, по-братски потреплет мои волосы и станет восхищать своими чудаковатыми историями о шахтах Двенадцатого. Вечером с работы вернется отец, и мы наверняка отправимся в лес. Мама тихо войдет за полночь. Поцелует меня и Прим и будет долго сидеть у наших постелей, согревая холодные от кошмаров руки сестры.

Я так ярко представляю образы, что начинаю в них верить. Но сердце недовольно ухает вниз, когда вместо моих родных за дверью бушует осенний ливень.

Ни Прим. Ни отца. Ни Гейла. Ни мамы.

В доме Хеймитча горит свет. Внизу мерцает экран переключающегося телевизора, наверху мелькает отблеск беспокойной тени. Пит не может заснуть, да и вряд ли хочет. Он тревожно мечется по комнате и изредка очертание его фигуры виднеется в окне.

Слишком хорошо я знала прошлого Пита Мелларка. Он не заснет до рассвета. Потом, когда лучи станут пробиваться сквозь горизонт, окрашивая небо в его любимый оранжевый оттенок, уступит самому себе и, ворочаясь в простынях, наконец-то отдастся на съедение кошмарам.