Пускай кто-то увидит калеку. Пожалеет. Посочувствует. Мне ведь больше ничего не надо?

Как назло, на улице не было ни единой души – люди вымерли, а это место стало живым кладбищем усопших. Слабый огонек, плясавший в окнах, потух, вечерняя гроза стала ночной. Сквозь непроходимую стену ливня я замечаю, что также тихо и в доме напротив – Хеймитч и Пит спали. Сальная Сей не придет в такую бурю. А остальные жители Деревни Победителей оставались за четырьмя стенами, отгораживаясь от меня и дождя.

Может быть, я умру от переохлаждения, но это все же лучше, чем от смертельной раны на арене на радость остальным трибутам и Капитолию.

Глаза выжигает боль, и я чувствую прилипшую к телу ситцевую майку. Возможно, скидывать ветровку было слишком опрометчиво, но и это уходит на задний план.

Остаемся только я, холод и дождь, который еще больше подстегивал жалость к самой себе.

Веки закрылись сами собой.

========== Глава 4 : Колыбельная ==========

Кап.

Я схожу с ума. Капли стекают одна за другой.

Кап. Кап.

Мне кажется, это повторяется, как череда смертей в моей жизни: стремительно, быстро, остро.

Кап.

Я чувствую каплю у себя над губой и машинально слизываю ее.

Прохладная, пропитанная вкусом знакомых трав: лаванды и эвкалипта. Ни с чем их не спутаю – запах детства и маминой заботы. Они снимают отечность и жар, но к чему они мне? Разве я чувствую тяжесть и неповоротливость тела? Или меня обдает жаром?

Незамедлительно я чувствую, как горячая волна лихорадки прокатывается по мне. Я чувствую, как меня начинает трусить. Ног и рук я действительно не чувствую, шея затекла в самом неудобном положении. Мое туловище – излишне тяжелый балласт.

– Что это? – раздается грубый мужской голос.

Я его слышала. Очень часто слышала. Имя незнакомца ускользает от меня так же, как и мое собственное.

– Это настойка эвкалипта и лаванды – снимает жар, – отвечает другой, женственный, но хрипловатый голос.

– Как ее угораздило…

– Мне кажется, Китнисс искала кого-то.

– Сэй, она не дура. А тем более, не сопливая девчонка.

Сэй? Сальная Сэй? Да-да, я здесь. Почему я не вижу вас?

– Тогда скажи, почему она пролежала там до самого утра? В грозу? – нетерпеливо восклицает второй голос. – Она не воин, а ребенок, которому пришлось слишком быстро повзрослеть, Хеймитч.

Хеймитч? Я здесь, отзовитесь, почему вы не слышите меня?

Я рвусь на голоса, но от них меня огораживает плотная, непроницаемая стена небытия. Что-то не так.

– Ты ее просто недооцениваешь.

– И в том наша разница, – говорит Сэй. – Я ее ценю, а ты ее переоцениваешь.

Ментор грубо выругался, заскрипел пол. Он скрылся. Сальная Сэй долго не отходила от меня. Часто она напевала знакомые отцовские песни, говорила что-то утешающее, поглаживала по волосам – как я того и хотела.

Слушая ее, я проваливалась в сон, если его можно таковым назвать. Он приходил кусками, с яркими и одновременно размытыми лицами знакомых, друзей или родных. Часто что-то будто переключалось, и я просыпалась, но вокруг меня глумилась черная пугающая пустота темноты.

Сэй уже не было рядом, когда последний сон остался позади. Вокруг все стихло. По запаху комната напоминала мою собственную – затхлый, мало проветренный воздух, аромат леса, а теперь и луговых трав. Жар спал, но я до сих пор чувствую проходящий чередой конвульсий озноб. Было одиноко и страшно – почему я не могу открыть глаза?

Неожиданно снова заскрипел пол. Звук был затихающим – кто-то крался к моей постели. Дыхание незваного гостя было сбивчивым с шумными выдохами через нос.

Кто это? Почему мне становится жутко?

Рядом со мной обиженно скрипнул стул – некто сел. В голове восстает картинка того, когда наш дом посетил Сноу. И ужас тех дней вернулся с новой силой.

Встань! Пошевели пальцами! Китнисс!

Я кричу, пытаясь вызвать ответную реакцию тела, но оно непоколебимо, а крик так и остается у меня на губах, не решаясь сорваться.

Некто аккуратно касается моих одеревеневших, непослушных пальцев ладонью – руки начинают согреваться. Рука мне знакома, но я не могу вспомнить этих касаний, как не могла вспомнить имя ментора. Сердце успокаивается, опасности больше нет.

Сколько мы сидим в безмолвном молчании, сказать трудно; я молчу от того, что собственное тело не слушается моего контроля, от того, что сказать что-либо было бы слишком просто.

– Ножки устали. Труден был путь.

Ты у реки приляг отдохнуть…